не мог выпустить ее раньше, так как сперва надо было получить согласие петербургского двора»[298]. Значит, формальное согласие теперь было получено, и Вольтер считал себя вправе свободно распоряжаться своим сочинением; он знает также, и каких исправлений ждут от него: дело идет о таких мелочах, что, по правде говоря, не стоило бы серьезно и заниматься ими, если бы – давал он понять – не педанты и надоедливые гелертеры с берегов Невы. Во всяком случае в какой-нибудь месяц-полтора все будет готово. И действительно, в то время как в августе и в начале сентября он только еще обещает скорую высылку книги, со второй половины сентября книга стала на самом деле рассылаться друзьям и знакомым. Мы видели сейчас обещание, данное де Мерану 9 августа[299]; 15 августа Вольтер обещается графу Альгаротти выслать первый том «через месяц»[300]; 12 сентября – маркизе дю Деффан: «через некоторое время»[301]. Но вслед за тем мы присутствуем уже при самой рассылке: 23 сентября – графу де Трессан[302], 27 сентября – герцогине Саксен-Готской[303], 29 сентября – племяннице де Фонтэнь[304], 3 октября – маркизу де Шовлэн[305] и т. д.[306]

Подносный экземпляр, конечно, был отправлен и императрице Елизавете[307]. Факт посылки – лучшее свидетельство того, что издание 1759 г. подверглось переделке, иначе какой бы смысл был посылать то, что уже не являлось новинкой в Петербурге, тем более что одновременно с экземпляром императрицы Вольтер отправил туда и несколько еще других? Вопрос другой – какова была эта переделка и насколько остались ею довольны петербургские «педанты и гелертеры».

Книгу не только рассылали даровыми экземплярами, но и выложили на полки в книжных лавках, где она стала быстро раскупаться. Фирма Крамер с лихвой возместила понесенные расходы. Успех был заранее обеспечен именем сочинителя, хорошо всем известного, хотя он и скрылся за псевдонимом «автора истории Карла XII» – вуаль была слишком прозрачна, чтоб не распознать, кто за ним прятался. Менее чем в два месяца распродано было 5000 экз.[308]; не замедлили явиться предложения о переводе на иностранные языки[309]. Русская императрица отблагодарила автора присылкою своего портрета, осыпанного бриллиантами[310].

Громкая слава, которой пользовался автор, не оставила его равнодушным к мысли о том, какой прием найдет его «История России при Петре Великом» среди читающей публики – книгу покупали, потому что написал ее Вольтер, но удовлетворит ли она читателя? Сумеет ли заинтересовать его? Мы знаем, что успех прежнего своего труда – о Карле XII – Вольтер объяснял интересом самой темы – личностью героя; теперь же дело шло не столько о деяниях Петра, сколько о состоянии и развитии его государства – тема более сухая и не настолько привлекательная, чтобы заинтересовать обширный круг читателей. Эта мысль заботит его как раньше, так и теперь. Будущих читательниц своей книги он предупреждал, что, к сожалению, читать ее нельзя без географической карты в руках – дело идет о странах малоизвестных; что парижанка, вероятно, не особенно заинтересуется сражениями около какого-то Азовского моря и останется совершенно равнодушной к судьбам Великопермии или самоедов, – увы! его книга не развлечение, но занятие и изучение[311]. Трагедия куда интереснее такой истории. Вот разве еще предисловие заставит посмеяться немного[312]. Мы уже говорили о том, что Вольтер вообще допускал неуспех во Франции своей книги, что подробности ее могли показаться скучными; не то что сумасбродные выходки Карла XII, с таким богатым материалом для воображения. А если да прибавить еще ко всему этому варварские имена, дико звучащие в Париже и Версале, трудные для произношения, то и совсем уже плохо придется[313].

Недовольные книгой нашлись, но по соображениям, ничего общего не имеющим ни с требованием «интереса», ни с литературой и исторической правдой. Бывший король польский, Станислав Лещинский, считал несправедливым ставить «законодателя Петра» ниже «великого воина Карла», и Вольтер, всегда старавшийся и умевший ладить с сильными мира сего, спешил парировать упрек льстивым замечанием, что не его вина, если Станислав своими заботами оказал Лотарингии, поселившись там, после неудач своих в Польше, на постоянное жительство, больше блага, чем Карл причинил Швеции вреда своим упрямством и близорукостью[314]. При этом пикировка со Станиславом дала Вольтеру повод высказаться лишний раз о самом короле шведском. По его мнению, было величайшим неблагоразумием атаковать с ничтожными силами русское войско под Нарвой. Успех не оправдывает безумной отваги. Не возмутись русское войско против герцога де Кроа, гибель Карла была бы неминуема; и нужно было стечение обстоятельств самых непредвиденных, полное ослепление русских, чтобы проиграть битву. Еще непростительнее со стороны Карла было увлечься мыслью унизить Августа Польского, оставя Петра на свободе завоевывать Ингрию. Осада Полтавы, зимою, в то время, как царь надвигался на него со своим войском, показывает, что человек действовал, уже не рассуждая, а прямо с отчаяния[315].

Фридрих Великий, в свою очередь, ворчал на вероломного друга, вздумавшего заняться историей «сибирских волков и медведей»[316]. Хороши, однако, «волки»! – хихикал на это Вольтер: иные из них оказались очень и даже очень благовоспитанными, сумели добраться до самого Берлина: эти «медведи» хозяйничают в Сансуси, крепко держат в своих руках Лифляндию. Говорите после этого, что у Петербурга нет будущности и что царь Петр только и умел, что копировать в постройке голландские корабли![317] Неудовольствие коронованных особ Вольтер, конечно, не умедлил довести до сведения Шувалова: смотрите, каких врагов нажил я себе, работая во славу вашей страны и вашей государыни![318]

Гораздо серьезнее и много неприятнее недовольства коронованных особ оказалось для Вольтера недовольство петербургских ученых. Бриллианты императрицы не защитили французского автора от старательной, подчас слишком придирчивой и зачастую тяжеловесной критики академика Миллера и его сотоварищей. Критика эта – подробнее мы ознакомимся с ней ниже – испортила Вольтеру немало крови, хотя и дала случай лишний раз развернуться его язвительному перу и осыпать тонкими насмешками докучливых критиков[319]. Как-никак считаться с ними было необходимо. Перепечатка первого тома, произведенная в августе-сентябре 1760 г., Петербурга не удовлетворила; он настаивал на новых изменениях, и Вольтеру пришлось покориться. К концу 1761 г. приготовлено было новое издание; текст остался без перемен, но внизу страниц, под строкою, внесено было несколько лишних дат, которые раньше Вольтер выбросил, не желая загромождать текста, и некоторые пояснения, большей частью имен собственных[320].

За второй том Вольтер принялся тотчас же по окончании первого. В ноябре 1759 г. он уже