шло, и временами, какое-то тупое, равнодушное отчуждение постепенно завладевало владело Торнаном, погружая в зыбкое отупение. Он словно смотрел со стороны на себя – вернее на варвара из северных лесов, убившего вдруг ни с того ни с сего почтенного человека, бывшего в своем праве –распорядится своей родной дочерью как ему угодно. И теперь варвара будут судить. Что его ждет? Странный вопрос! Ну, если бы он сам у себя дома судил убийцу князя или тысячника?

Но вот все кончилось.

Завтра их судьбу решит высочайший суд страны – Верховный Трибунал Всевеликой Альбийской Империи.

–Друзья, –вдруг сказал Чикко. Вот есть у одного народа занятный обычай – когда подступает смертный час, нужно вспомнить все недоброе, что тяготит тебя и попросить за это прощения у своих богов. И говорят –это облегчает душу при жизни и помогает в посмертии.

Давайте же исповедуемся перед нашими богами и перед друг другом.

Торнан и Марисса помолчали, молча соглашаясь.

–Давайте тогда я начну, – сказала девушка.

Я принимала зелья, запирающие чрево, противные Богине, которой молилась.

Я спала с мужчинами без обряда и даже без любви, я дралась и пьянствовала.

Я убивала людей, даже и не помню сколько, а сама не дала жизнь никому и после меня никого на земле не останется. И еще... Я осталась одна-единственная у тети, и больше у нее никого нет. И если я умру, то ей будет тяжело и горько...

Вот, и все грехи мои.

Замолчав, Марисса спрятала лицо в коленях.

–Ну, что мне сказать, – сообщил Чикко.

Мой первый и главный грех, видать, в том, что я уклонился от службы своему народу, для которой был рожден на свет. А служил, выходит, лишь своему отростку. Я не чтил отеческих богов, а чужеземных презирал или вообще насмехался над ними. Ну, что я воровал и помогал ворам почти всю жизнь, пока живу в Логрии, это не так тяжело, хотя и в этом грешен.

И я даже не знаю –что будет со мной после смерти, потому что боги наверное не захотят иметь со мной дело.

Больше ничего за собой такого не помню. А если боги вспомнят еще что-то –каюсь и за это.

–Ну тогда и я покаюсь, –Торнан сделал глубокий вздох, и сообщил.

–Я должен был стать королем в своих землях, но сбежал.

Оба его спутника молча смотрели на него.

Марисса только не удерживала отвисшую челюсть.

–Расскажи, как это случилось? - тихо попросила она.

–Ну что ж... Мой старший брат –король Серуны, умер, простыв на охоте. Я был его наследник, и должен был занять его место. И унаследовать его жену.

А я ее терпеть не мог, да и она меня не любила. А мой младший брат Дорогал был влюблен в эту змею по уши.

К тому же… У моего отца было пять жен, от каждого клана. Ну и клан моей матушки был самым слабым. Вот и пошли разговоры, что должен дескать править не я, а он. А у нас не полагалось отрекаться от престола.

Ну я и сбежал. Ускакал как бы на охоту, и...

Торнан не стал вдаваться в подробности, что к моменту его бегства три клана из пяти уже начали потихоньку поднимать дружины, а один из двух коронных уж слишком часто стал шептаться о чем-то с дядюшкой Думом: братом матери Дорогала. И что Дорогол как ни крути был его любимым братом – и воевать с ним Торнан решительно не хотел. Не важно это уже теперь. Особенно теперь.

–Как же ты решился?? –с восхищением спросил Чикко.

–Дурак молодой был! –резюмировал Торнан. Повоевал бы, глядишь всех врагов бы и победил.

Ладно. Давайте спать.

Завтра у нас будет тяжелый день…

Но спать не хотелось. Ни ему, ни девушке, ни даже шаману.

–Торнан, –вдруг попросила амазонка. Спой что-нибудь.

Он удивился просьбе, но спорить не стал. Почему бы не спеть, ведь песня поддерживает дух в бедствиях?

Но вот что?

И тут припомнилась ему старая, почти полузабытая песня родных краев, что любил напевать его воспитатель –дядька Осмунд. Длинная, с бесконечным количеством куплетов –их все целиком не помнили даже рапсоды.

–Хотите, друзья, спою вам как поют в моих родных краях? Ее поют, когда пир кончается, и приходит пора вспомнить тех, кого нет уже на земле…

Марисса кивнула, Чикко одобрительно покашлял.

Вспоминая слова, Торнан набрал полную грудь воздуха, и затянул.

Славно мы рубились,

Метко стрелы били,

И у скал холодных,