Вечеринка продолжалась, но мы с Кеа ушли вдвоем, направившись от концертного комплекса вниз по склону. Она взяла меня под руку, а чуть позже я ее приобнял, и она положила голову мне на плечо. Мы любовались ночным морем, огнями в гавани, суетой городского центра, распахнутыми в жаркую ночь дверями, из которых лились голоса и музыка. Сотни людей бродили по улицам. Это называется promenadá, сообщила Кеа. Когда мы добрались до отеля, она зашла ко мне в номер, и мы провели вместе счастливую ночь.

Затем неизбежно наступило пробуждение и новое утро, в спальне отеля, рядом с практически чужой женщиной. Воспоминания о буйном праздновании после концерта уже не составляли контекста и не казались оправданием. Праздник закончился, обыденность вернулась. Кеа дремала рядом со мной в постели, постепенно просыпаясь, а я тем временем с чувством вины начинал раздумывать о последствиях того, что сделал. Мне ведь предстояло вернуться домой, к Алинне, которой я всегда оставался верен. Я винил лишь себя, Кеа ничего плохого не сделала.

Потом она проснулась, и после коротких страстных объятий мы приступили к неспешным утренним делам. Оба вчера перебрали с выпивкой, так что приходилось как-то управляться с последствиями, да к тому же мы совершенно друг друга не знали. Мне была известна лишь ее внешность, да то, как она играла. Она, должно быть, чувствовала в отношении меня то же самое. Чем наполнена ее жизнь, к чему ей предстоит вернуться?

Когда мы оба оделись, я вышел вместе с ней из отеля, и мы несколько минут постояли в декоративном садике возле здания.

– Что дальше, Сандро? – спросила она. – Тур должен продолжаться, не так ли?

– После полудня мы отплываем в Хакерлин-Обетованный, арендован специальный паром. Концертов больше не будет. Передышка до самого возвращения.

– А я сегодня отплываю на Деммер. Две недели сольников.

– Значит, мы вряд ли когда-либо встретимся?

– Вряд ли, но это все же возможно. Может быть, нам не стоит пытаться.

– Мне тоже так кажется. Ты не огорчена случившимся, Кеа?

– Конечно, нет. Мы оба взрослые люди. Праздник вышел шикарным – пусть таким и останется. Все было здорово, пока не кончилось.

Перед отелем стояла вереница такси. Когда ее машина скрылась, я вернулся в номер собрать вещи. Тут-то я и сообразил, что ничего не сказал о своих надеждах и планах когда-нибудь перебраться на Теммил насовсем. Ну, наверное, и не важно.

Мы, участники турне, разместились в современном большом отеле недалеко от городского центра Хакерлина-Обетованного; здесь имелся свой пляж, лодки напрокат, участки для рыбной ловли, бары и рестораны. Здесь нас оставили последние распорядители из организации Дерса Акскона.

На второй день пребывания в Хакерлине-Обетованном я прошел на пляж напротив отеля и стал смотреть через пролив на близлежащий Теммил. На небе четко рисовался темный силуэт Гроннера; ветер относил от острова тонкую струйку истекающих из вулкана газов. Я был совершенно уверен, что этот островок воплощает в себе мое будущее. Трудно, болезненно, почти невозможно было думать о возвращении в угрюмые северные ландшафты Глонда и о том, чтобы пытаться писать там музыку. Меня наполняло беспокойство. Глодало чувство вины из-за ночи, проведенной с Кеа; имелись и другие причины для неуверенности. Что случится, когда я вернусь домой? Захочет ли Алинна переезжать со мной на Теммил?

Я чувствовал, что за время путешествия мои представления о музыке изменились. Привычный мне аскетический, умозрительный модернизм с его дисгармоническими экспериментами и паузами, услада интеллекта, разительно преобразился. Теперь я мечтал о бурном потоке романтизма, о безумии красок и ритмов, о восторге распахнутой навстречу миру лирики. Мне хотелось сочинять матросские песни и детские музыкальные представления, хотелось воспевать любовные истории знаменитостей.

Подобные мысли заставляли улыбаться.

Я не мог не вспомнить про Денна Митри, молодого мьюрисийского композитора, с которым мы делали совместную запись много лет назад. Я втайне презирал его романтическую манеру, но впоследствии полюбил и самого Денна, и его музыку. Мне довелось прочесть несколько рецензий на наш общий диск, и по крайней мере двое из критиков открыто насмехались над его наивными, по их мнению, музыкальными ценностями. (Я не стал посылать ему копии тех рецензий и надеюсь, что он не натолкнулся на них сам.) Наконец-то я понял, откуда бралась его музыка: из самой ткани открытого островного общества, из умения радоваться простым вещам. Теперь мне хотелось писать музыку, которая заставила бы этих музыкальных снобов презирать и меня. Но вначале следовало вернуться домой, провести побольше времени с Алинной и предоставить новой музыке, обретенной на островах, унести меня в должный срок, куда пожелает.

Обратный путь до Квестиура занял больше восьми суток. Каждый день мои часы теряли или приобретали время; однажды за день я набрал целых четыре дополнительных часа – или потерял восемь. Не знаю точно, что именно.

Несколько раз нам пришлось пересаживаться на разные суда, и эта докучная необходимость вызывала и задержки в пути, и раздражение. Багаж и музыкальные инструменты часто досматривали чиновники. Теперь, когда концерты остались позади, все, чего нам хотелось, – это попасть домой. Какую-то часть плавания я просто просидел на нижних палубах, угрюмый и мрачный из-за бесящей меня медлительности продвижения.

В один из дней на одном корабле это стало невозможно терпеть. Судно было оснащено громкоговорителями на каждой палубе и в каждом проходе. С того момента, как мы оказались на борту, эти динамики играли популярную музыку, от которой было некуда скрыться. Первые несколько минут я был заинтригован. Хотелось немного познакомиться с культурой поп-музыки Архипелага, бывшей для меня внове, но очень скоро она сделалась назойливой и утомительной. Потом заиграли мелодию, которую я мгновенно узнал, – она была с диска «Pilota Marret». Визжащая электрогитара Анте разнесла вдребезги остатки моего спокойствия. На всем протяжении этого томительного дня, тянувшегося мучительно медленно, звучала то одна, то другая запись из этого жалкого альбома. Звучала, как мне казалось, специально в мой адрес. Большую часть дня я провел на кормовой палубе, подальше от источников звука, предоставляя реветь вокруг меня морскому ветру.

На других судах в другие дни я часто стоял или сидел на открытых палубах, зная, что это, быть может, последний мой шанс побыть в уникальном окружении Архипелага. Я смотрел, смотрел и думал о красках, ветрах, морских птицах, горах, волнах и солнечном свете, и о тайных кодах музыки, которыми они каким-то образом меня наделяли.

Постепенно становилось прохладнее.

Каждая пересадка означала, что нам приходилось сойти на берег и ненадолго вступить на очередной остров в качестве транзитных пассажиров. Брюзгливый педантизм чиновников был не лучше, чем в остальных местах, но для нас этот процесс оказывался уже совершенно бессмысленным. Мы предъявляли документы, визы, расписания маршрутов, жезлы – и все это рутинно рассматривали, а жезлы совали в загадочные проверочные машинки.