тогда перекинуться в двуногих. Некоторые осталась дикой стаей и до сих пор ужасно злы на охотников, что те умнее и удачливее. Некоторые прибились к охотникам и помогают им за равную долю в добыче. Но иногда среди тех, других и третьих появляются перевёртыши. Охотника или домашнего зверя тянет в дикую стаю, дикие тайком пробираются в дома…

— Как Арайя, — тихо пояснила Тунья.

— Такие перевёртыши бывают сильными, умными и удачливыми. Только не имеют закона ни в голове, ни в сердце и обычаев не чтут. Если их много, то они сбиваются в беззаконные стаи, опустошают дома и угодья. А когда совсем не дают никому житья, тогда приходит чёрный оборотень. Как все чёрные звери, он не любит белых. Подобно охотникам, не терпит беззакония. Он убивает других двуногих легко, красиво и страшно. Охотникам лучше не попадаться ему под горячую руку, но если правильно приветить чёрного оборотня, то лучшего воина не сыщешь… Вот слушал бы ты, Лемба, в детстве мои сказки, и не ходил бы у тебя чёрный оборотень в младших слугах, не грёб бы навоз.

— И не защитил бы дом, — спокойно возразил кузнец. — Помню я те сказки! Судьба у чёрного оборотня такая, оказываться в нужное время в нужном месте. Сами-то они ненавидят оборачиваться двуногими. Помогут против беззаконной стаи и сразу же сбегают. В горы, на другую сторону звёзд, на изнанку сна, — Лемба вдруг подмигнул застывшему столбом Нимрину. — Гость, не бери себе в ум, это всего-навсего сказка. Но красиво совпало.

Нимрин хотел сказать, где он видал такие совпадения и такую красоту, но в языке охотников нужных эпитетов не нашёл, а ругаться на родном наречии нав ещё дома привык про себя. Сказал:

— Конечно, сказка. Я всегда был и буду двуногим. Но правда, я уйду домой, как только смогу.

Зуни смотрел хитро, Тунья — с опасливым любопытством.

Лемба же улыбнулся, по-дружески открыто:

— Гость Нимрин, пока ты в моём доме, я могу предложить тебе отдых или труд, по твоему выбору. Скажи, ты умеешь работать в кузнице?

Нимрин призадумался. Его тянуло запросить отдыха, покоя, забиться в самый тёмный угол, свернуться клубочком и вспоминать. Но здешняя темнота пуста и бессильна, в ней слишком мало истиной Тьмы, она не поможет. А неподвижность и холод навеют единственное воспоминание: как он коченеет в сугробе, ни жив, ни мёртв. Нет уж, лучше он поищет в окружающей действительности другие зацепки для памяти. Кузница… Скрипучий, язвительный голос: «Ну и уродство! Переделаешь с самого начала! Понятно, что мастером кузнецом тебе не стать. Но любой гарка, в самой убогой деревенской кузне, должен уметь сковать себе приличный нож.» Мастер… Как же его звали? Нет, имена пока упорно не вспоминаются… А ещё в кузнице должно быть тепло…

— Меня когда-то учили ковать, мастер Лемба. Вряд ли я хорошо умею, но тебе же не впервой наставлять подмастерьев?

Кузнец ухмыльнулся:

— Скажи ещё, прежний мастер выгнал тебя за двупалые руки.

— Или за однопалые? — почти беззвучно предположил Зуни.

— Я не помню, но с тех пор, вроде, все пальцы отросли, — Нимрин покрутил в воздухе обеими пятернями.

— Ладно, пополудничаем, потом проверим, что у тебя отросло. Горны уже должны были разжечь.

Нимрин собрал ком меха, который зажал подмышкой и чуть не выронил, когда демонстрировал полный набор пальцев:

— Тунья, скажи, если я попрошу тебя передать Аю вот эту одежду, чтобы Аю перешила её на меня, вы с ней сочтёте это очень большим нахальством?

— Нет, это будет нашей общей благодарностью за твои дела. А с моей стороны — ещё и за племянника. Давай сюда, вечером зайдёшь примерить. Попробуем сделать, чтобы тебя хоть издали со спины можно было принять за охотника.

Глава 8

Почти весь день Вильяра просидела с Ирими. Унимала боль и жар, помогала ловить ускользающий рассудок. Ближе к вечеру Ирими полегчало, бред перешёл в глухой глубокий сон. Вильяра была не только посвящённа в мудрые, а ещё из потомственных знахарок. Потому имела основания надеяться, что наутро Ирими проснётся здоровой и в своём уме.

Жизнь сурова. Для охотника не такая уж редкость: быть растерзанным дикой стаей. Никто не желает такого конца, но со всяким может случиться. И не со всяким, а даже с самым дорогим и любимым. Лишь в сказках живые ложатся в снег рядом с умершими, уходят вместе по щуровым тропам, а иногда и возвращаются вместе… Хотя даже в сказках это обычно не к добру. В действительности охотники воют над потерями, тоскуют, оплакивают и отпускают. Так, после долгих уговоров и заклинательных песен, Ирими разжала сведённые судорогой пальцы и отдала, позволила унести мёртвую голову жениха.

Вильяра берегла Ирими и не расспрашивала её ни о чём, и не стала петь над уснувшей Песнь Познания. Мудрая прекрасно понимала, что так сильно потрясло молодую охотницу. Не смерть, не растерзанные останки — головы на колах. Зверь до такого не додумается, ему и не надо: утолил голод, побежал дальше. Только двуногие используют мертвечину для устрашения. К примеру, развешивают битых кричавок вокруг делянок сыти. Беззаконники не просто грабили и убивали, не просто добывали себе в пищу всё живое без разбору. Они явно и недвусмысленно запугивали остальных двуногих, открыто заявляли о своей силе. Мудрая клана Вилья размышляла о возможных источниках такой неслыханной дерзости. Мысли её упорно возвращались к ярмарке и живущему там мудрому.

Вольное поселение на берегу удобной бухты было пристанищем не только добропорядочных купцов и работающих на выезде мастеров, но и всякого сброда, никем не считанного и не управляемого. Никем — кроме, возможно, мудрого Латиры. Он зимовал в пещерах при ярмарке восьмую зиму, то есть дольше, чем нынешняя Вильяра живёт. Её предшественник был дружен с Латирой, позволил поселиться в угодьях клана Вилья. Латира уже тогда был очень стар, даже для мудрого. Он давным-давно пережил и маленький островной клан Лати, и родной остров, разрушенный извержением. Немногие уцелевшие Лати рассеялись и растворились в соседних кланах. На ярмарке судачили, будто силу свою Латира пережил вместе с кланом и угодьями, осталась малая толика на потешные забавы, гадания и мысленную речь. У Вильяры были основания не верить сплетням.

Знахаркина дочь живо вспомнила то несчастное лето и осень, когда с полубезумной матерью обреталась на ярмарке. Девочка-подросток была слишком мала, чтобы выходить за порог без взрослых — если бы у неё был дом. Но дом опустел, и не нашлось желающих селиться там после морового поветрия, убившего двести семьдесят пять его