Он часто наблюдал за ней из окна, точнее, подглядывал. Смотрел, как мелькают стройные, загорелые ноги, когда по воскресеньям она ходит по участку с газонокосилкой.

Думал: «А вдруг? Вдруг получится, сложится?» И тут же гнал от себя эти мысли – Шерри так молода, зачем он ей? Ему за пятьдесят, ей немного за тридцать. Но кокетничал, понимал, он был еще очень и очень: строен, подтянут, седовлас, синеглаз. Вполне ничего, если честно. Да, Шерри. «Я скажу тебе с последней прямотой: все лишь бредни – шерри-бренди, ангел мой».

Он встал, открыл окно и воровато закурил сигарету – курить в номере запрещалось, борьба за здоровый образ жизни. Все переняли от его новых соотечественников. Лучше бы переняли кое-что другое, более полезное для людей.

Итак, завтра он едет на Пятницкое, а послезавтра… Послезавтра улетит. Да, улетит, это единственно правильное решение. Долги он, кажется, раздал. Ну или попытался раздать. Вот только получилось или не очень?

А может, сделать все по-другому? Забрать их, своих женщин, и увезти? Увезти в свою страну – да, да, именно в свою, сейчас он это отчетливо понял, – в свой замечательный дом с тремя спальнями, где все разместятся. И Катя, его единственная дочь, проживет яркую, насыщенную жизнь и не узнает нужды и унижений, а его бывшая жена, сегодня почти сестра и подруга и уж точно близкий и родной человек, будет жить в красоте, покое и в радости, на своей любимой природе, среди цветов и деревьев, не думая о деньгах, затхлых больницах и прочих неприятностях? И он, одинокий, без роду и племени, один как перст, наконец обретет семью, самых родных и близких, которые никогда, ни при каких условиях не предадут и не подставят. Он сделает это для них, для своих девочек. И еще для себя. Вот тогда можно будет сказать, что он рассчитался с долгами.

Мысль мелькнула и тут же исчезла, как не было.

* * *

Первое, что он сделал утром, – зашел на сайт авиакомпании. Билет поменять было можно, но с приличной доплатой.

Утром опять моросил дождь, было сыро и ветрено. Через час он был на Пятницком. Нашел не без труда – столько лет, и все изменилось. Баба Катя, дед Исай. И мама. Мамочка, мама! Прости, если можешь. Хотя знаю, простила.

Букет белых хризантем, пахнущих горечью. Мокрая трава, ржавый ковер из опавших листьев, запах завядших цветов. Карканье ненасытных ворон, мокрый, взъерошенный воробей на ограде. Пожухлый, облезлый венок с остатками пластиковых гвоздик. И – тишина. Он провел рукой по фотографии. Мама… Умница, Валька! Хороший памятник, хороший портрет, большое спасибо.

Промок, замерз и заторопился к выходу. Глянул на серое сердитое небо – да, кажется, с октябрем он ошибся. Подвел его любимый месяц, не оправдал надежд. Ну да бог с ним. В Нью-Йорке еще тепло, сухо и солнечно, он знает, вчера посмотрел сводку погоды, синее небо и белые облака.

В метро, как всегда, было полно народу: молодежь, не расстающаяся со своими телефонами, старики с усталыми, безразличными лицами, растерянные, опасливо оглядывающиеся приезжие с вечными баулами в натруженных руках.

Не без труда Свиридов втиснулся в уголок и прислонился к стене.

– Осторожно, двери закрываются, – услышал он знакомую фразу.

«Это, кажется, про меня, – прикрыв глаза, подумал он. – Только вот с точкой или со знаком вопроса?»

* * *

Его соседкой оказалась улыбчивая, милая дама с подсиненными волосами, типичная американка. Улыбнулись, обменялись дежурным «хай», и он отвернулся к окну.

Бабуська случайно задела его локтем – ну и сто раз сорри, как обычно. Смущенно улыбнулась:

– А ведь верно, хорошо возвращаться домой?

– Еще как хорошо! – улыбнулся Свиридов и по-русски добавил недавно освоенное слово: – Стопудово!

Старушка не поняла, но вежливо улыбнулась.

Он открыл телефон.

Теперь предстояло самое трудное: написать дочке и бывшей жене. Извиниться за свой внезапный отъезд и попрощаться. Вдруг он почувствовал, что страшно устал, и закрыл глаза. Вкрадчивым голосом стюардесса попросила пристегнуть ремни. Он выполнил эту просьбу, не открывая глаз.

«Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой».

Самолет плавно тронулся с места. Ни взлетов, ни посадок Свиридов не боялся – в конце концов, не самая страшная смерть.

Глаза он открыл спустя полчаса, когда самолет набрал высоту, а стройные, улыбчивые стюардессы принялись разносить напитки. В иллюминатор он увидел нежно-голубое небо и белые, пышные, словно взбитые миксером, облака.

Казалось, что самолет не летит, а уютно и сладко, как на перине, покачиваясь, дремлет на облаках.

Вскоре уснул и Свиридов.

Жить стало незачем. Какая же это жизнь, если у тебя совсем никого? У Салихат никого не было. Вообще никого.

Про двоюродного брата Салихат и Зарему, его мать, и говорить нечего: сто лет она с ними не виделась, чужие люди. Лет тридцать назад Тамерлан, двоюродный брат, уехал в Сибирь на стройку. Как говорил, «деньгу` заколачивать». Уехал на время, да там и остался. Женился на украинке Лиде, родил двух дочек, построил хороший дом. И дай ему бог, неплохой человек Тамерлан! А спустя время вызвал туда Зарему, присматривать за дочками и хозяйством.

Тамерлан и Салихат в детстве дружили. Хорошо дружили, не ссорились. И никто Салихат не обижал – знали, Тамик заступится и наподдаст кому надо, мало не покажется. И тетку свою Зарему Салихат любила – та добрая была, жалела ее.

Конечно, после отъезда Тамерлана они поздравляли друг друга с праздниками – Новым годом, Восьмым марта, Новрузом и с днями рождения. Но так и не повидались. У Салихат все было сложно: то свекровь болела, то муж. Работа, хозяйство – поди найди время добраться до этой Сибири. Да и где она, эта Сибирь?

Тетка с братом на родину не торопились, видно, там, в Сибири, прижились и не тосковали. Да и слава богу. Где человеку хорошо, там и счастье.

Салихат часто думала о родне и не представляла, как можно южным, привыкшим к теплу и солнцу людям жить в далекой и холодной Сибири. Но по всему выходило, что можно. Салихат без своего родного поселка жизни не мыслила. Без соседей, подружек, без сада и огорода. Без древнего раскидистого ореха, в тени которого было здорово коротать жаркий полдень. И без здоровенного граба, растущего прямо у калитки. На его ветки отец в ее детстве повесил качельки. А еще без лугов, что расстилались у подножия Сарыкум, густо заросшие манжеткой, астрагалом, розовыми рододендронами и синими генцианами, ковром покрывающие склоны гор. И горы Салихат обожала, и водопады. И море! В красивой она жила стране и очень ею гордилась. Не могла она представить себя и без дома, родного старого семейного дома, построенного еще дедом.

И как была счастлива, что ей не пришлось покинуть этот дом!

По обычаям ее страны невеста уходит к мужу. Но у Салихат сложилось по-другому – муж пришел к ней. Обычаи обычаями, но это было вполне разумно: дом у Салихат был большой, крепкий, теплый в зиму и прохладный летом. Сад шикарный – груши, инжир, персики, сливы. И огород ого-го! Отец был хорошим хозяином, все делал на совесть, на века, добротно и крепко. Как оставить такое? Да как и отец? Не тащить же его с собой, в дом к зятю!