к нему, и Лев Захарович подвел некоторые итоги нашей работы. Он констатировал, что группе удалось вывести наибольшее количество танкистов, несмотря на то что мы действовали не только на одном из наименее оснащенных танковыми частями фронтов, но еще и не на главном направлении – основные силы с боями отходили к Ленинграду.

О Мехлисе к тому времени я был наслышан немало – как о человеке требовательном, большом организаторе, но временами – очень резком и даже грубом. Своего какого-то мнения о начальнике Главпура я составить тогда не смог – разговор был коротким, итоги нашей работы он не то что оценил, а принял к сведению как должное.

После завершения нашей работы я подал рапорт дивизионному комиссару Рябчему с просьбой оставить меня на фронте в любой должности. Но не получилось – какое-то непродолжительное время я проработал старшим инспектором политуправления по танковым войскам, а потом мне строго приказали немедленно возвращаться в Москву. Было очень досадно – ведь я полагал, что при наличии вакантной должности я вполне мог бы там оставаться.

Обратиться с такой просьбой к Мехлису я не решился, да и полагал, что товарищ Рябчий спокойно решит все это сам. Карп Григорьевич действительно вроде бы первоначально согласился, но потом я понял, что ему просто было не до меня и он таким образом от меня отвязался. Пришлось ехать в Москву, теша себя надеждой, что, быть может, теперь моя судьба как-то решится.

О результатах командировки я доложил Бирюкову и еще какому-то полковому комиссару, сидевшему в его кабинете. Спросил с затаенным волнением:

– Куда прикажете направляться сейчас?

– Возвращайтесь в академию, – обескуражил меня Бирюков.

Итак, опять академия. Впрочем, здесь все теперь было по-иному. На факультете оставался лишь первый курс, личный состав которого со дня на день был готов убыть на фронт. Это зародило в моем сердце надежду, что вот тогда-то настанет и мой черед. Но не тут-то было. Мне сразу нашли новое применение.

В те дни в помещении академии собрали резерв командиров-танкистов, которые вышли из окружения, или потеряли в приграничном бою свои машины, или возвращались в строй после ранений. Резерв нарекли курсами, начальником их стал полковник Алешин, а меня назначили его заместителем по политчасти. У нас в подчинении оказалось более ста пятидесяти человек, в основном – старших командиров.

Условия были совершенно немыслимыми. В резерве собрались люди, в полной мере успевшие хлебнуть военного лиха, имеющие свой счет к гитлеровцам. Как и все мы, они готовились бить врага на его территории, но теперь у многих из них погибли или остались под немцем семьи; у них на глазах сгорали в танках боевые товарищи; в схватках с многократно превосходящим в силах противником они теряли экипажи, машины, выбирались из окружения – и после этого им пришлось садиться за парты и слушать лекции.

Эти люди сами по себе требовали особого, внимательного отношения, сочувствия, я счел необходимым посоветовать своему начальнику, по характеру человеку довольно сухому, быть с этими командирами «поласковее», что ли… Они этого заслуживали.

Обстановка в коллективе была очень нервозной. Нередко вспыхивали ссоры из-за пустяков, люди порой хватались за оружие. Поддерживать порядок и дисциплину стоило больших усилий. Чтобы занять слушателей, мы проводили лекции, разъяснительные беседы, информировали о положении на фронтах, ориентировали командиров в обстановке. К сожалению, сам я знал тогда не намного больше, чем они. Чаще всего приходилось довольствоваться все той же газетной информацией, сводками Совинформбюро – необходимые материалы из политуправления Московского военного округа мы получали не часто, там как-то забывали про военно-учебные заведения.

– Отправляйте снова на фронт! – ежедневно требовали командиры.

Мы, как могли, старались их успокаивать, увещевать:

– Товарищи, не волнуйтесь! О вас помнят. Лишь только будут танки – все уйдете на фронт.

Резерв был расформирован лишь поздней осенью, в период создания танковых бригад, – но это произошло после моего ухода из академии. А пока я сам изнывал от своей временной должности, двусмысленного положения, от неопределенности и, зараженный общими настроениями, частенько наведывался в политотдел – узнать, что слышно о моей судьбе. Но никто ничего конкретного сказать мне не мог. Оставалось слушать тревожные сводки и ждать своего часа…

…Прошло около месяца такой неопределенности.

И вот однажды, когда я в очередной раз заступил на дежурство в кабинете начальника академии, зазвонил телефон Наркомата обороны.

– Ответственный дежурный по академии батальонный комиссар Колосов слушает!

То, что мне ответили, могло показаться шуткой, причем довольно нелепой, однако я знал, что по этому телефону не шутят.

– Вы не батальонный комиссар, а полковой! – произнес незнакомый голос. – Немедленно доложите начальнику академии, что вам следует прибыть в Главное политуправление за новым назначением. Не забудьте прибавить положенные знаки различия!

Мне также было указано, куда и к кому следует прибыть.

Недоумевая, я выполнил все приказания, кроме одного, так как по телефону сказали, что мне присвоено не очередное звание «старший батальонный комиссар», а внеочередное, что наверняка было ошибкой.

Но все передали правильно. По возвращении в Москву Мехлис подписал приказ о моем назначении на должность военного комиссара Управления формирования и укомплектования автобронетанковых войск РККА. Мне было присвоено звание полкового комиссара – видимо, как поощрение за успешно выполненное задание.

Из ГлавПУ я направился в Главное автобронетанковое управление, в так называемый 2-й дом Наркомата обороны, на Красную площадь, где меня ждали и сразу же провели в кабинет Н.И. Бирюкова.

Николай Иванович поинтересовался моей биографией, слушал внимательно, хотя чувствовалось, что мой послужной список он изучил довольно хорошо. Потом высказал удовлетворение, что я – «древний танкист». Так он и сказал. Это было неудивительно: при молодости наших бронетанковых войск даже и я, с моим не таким уж и большим опытом, оказался в числе ветеранов. Понравилось комиссару и то, что у меня было высшее военное образование.

Потом Бирюков сориентировал меня в особенностях оперативной обстановки. Стоит ли подробно рассказывать о том, что происходило на театре военных действий в сентябре 1941 года? Многие наши танковые части и соединения попали в окружение в первые дни войны, другие, отступая, понесли немалые потери в личном составе и технике. Враг продолжал наступление, особенно на центральном направлении, хотя под Смоленском в результате тяжелых, кровопролитных боев был задержан на целый месяц. На южном и юго-западном направлениях положение в целом было более устойчивое, чем на северо-западе. На юге не без успеха вели бои некоторые мехкорпуса и танковые дивизии. Там, в районе Львова, на Украине, в частях уже состояли на вооружении тридцатьчетверки, по всем параметрам превосходившие средние танки гитлеровцев. Были они