Необъяснимый случай! Департамент Полиции ничего не знает о нем. Но в то же время показания опытного и преданного филера игнорировать абсолютно невозможно. И я решил взять быка за рога и выяснить вопрос в личном объяснении с самим «Филипповским». Я отдал приказ филерам немедленно арестовать его, но так, чтобы этот факт остался незамеченным для других террористов и вообще не получил огласки, — и доставить его ко мне. Так и было сделано. Примерно 15 апреля мои филеры подстерегли «Филипповского» на одной из безлюдных улиц, схватили его под руки и честью попросили следовать за ними. «Филипповский» протестовал, но тем не менее был деликатно посажен в заранее приготовленную закрытую пролетку и доставлен ко мне. Я ждал его со все возрастающим нетерпением. Этот таинственный случай интересовал меня в чрезвычайной степени.

В Охранном отделении разыгралась короткая, но оживленная сцена. Арестованный предъявил паспорт и документы.

— Я — инженер Черкас. Меня знают в Петербургском обществе. За что я арестован?

Он кричал, грозил прессой, ссылался на именитых друзей.

Я дал ему выговориться, а затем коротко сказал:

— Все это пустяки. Я знаю, вы раньше работали в качестве нашего секретного сотрудника. Не хотите ли поговорить откровенно?

«Филипповский-Черкас» был чрезвычайно поражен:

— О чем вы говорите? Как это пришло вам в голову?

— Это безразлично, — ответил я. — Скажите: да или нет?

Он сказал: нет, но это «нет» звучало весьма неуверенно.

У меня не было никаких сомнений в том, что мой наблюдатель меня правильно информировал. Я был в решимости раскрыть до конца тайну этого таинственного человека.

— Хорошо, — сказал я спокойно. — Если не хотите сейчас говорить, вы можете еще подумать на досуге. Мы можем не спешить. Вы получите отдельную комнату и можете там подумать. А когда надумаете, скажите об этом надзирателю.

«Филипповский» был уведен и посажен в одну из одиночек Охранного отделения. Прошло два дня. Я ждал с нетерпением известий из его камеры. Наконец, он сообщил, что хочет говорить со мной. Я вызвал его тотчас, и первые слова его были:

— Я сдаюсь. Да, я был агентом полиции и все готов рассказать откровенно. Но хочу, чтобы при этом разговоре присутствовал мой прежний начальник, Петр Иванович Рачковский.

Из тона последней фразы я вынес впечатление, что эта беседа для Рачковского не будет слишком приятной. С тем большим удовольствием я позвонил Рачковскому:

— Петр Иванович, мы задержали того самого «Филипповского», о котором я вас спрашивал. Представьте, он говорит, что хорошо вас знает и служил под вашим начальством. Он сейчас сидит у меня и хочет говорить в вашем присутствии. Не придете ли вы сейчас ко мне?

Рачковский, как обычно, притворился ничего не ведающим и завертелся: что, да как, и в чем именно дело? Какой это может быть «Филипповский»? Я не могу такого припомнить… Разве что Азеф?

Тут я впервые в своей жизни услышал эту фамилию.

Прошло 15 минут, и Рачковский явился в Охранное отделение. С обычной своей сладенькой улыбочкой он разлетелся к «Филипповскому», протягивая ему, как при встрече со старым другом, обе руки.

— А, мой дорогой Евгений Филиппович, давненько мы с вами не видались. Как вы поживаете?

Но «Филипповский» после двух дней скудного арестантского питания обнаруживал мало склонности к дружеским излияниям. Он был чрезвычайно озлоблен и не скрывал этого. Только в самой смягченной форме можно было бы передать ту площадную ругань, с которой он обрушился на Рачковского. В своей жизни я редко слышал такую отборную брань. Даже на Калашниковской Набережной не часто так ругались. «Филипповский» обвинял Рачковского в неблагодарности, в бесчеловечности и вообще во всяких преступлениях, совершать которые способен был только самый бессовестный человек.

— Вы покинули меня на произвол судьбы, без инструкций, без денег, не отвечали на мои письма. Чтобы заработать деньги, я вынужден был связаться с террористами, — кричал на него «Филипповский».

Смущенный и сознающий свою вину, Рачковский чуть защищался, сквозь рой обрушившихся на него ругательств и обвинений бросая только слова:

— Но, мой дорогой Евгений Филиппович, не волнуйтесь так, успокойтесь!

Я слушал этот разговор, не вмешиваясь. Все мои симпатии были на стороне «Филипповского». Бессовестность Рачковского вызывала и мое возмущение. Как выяснилось, он подвергал крайней опасности одного из важнейших своих людей, оставляя его в течение долгих месяцев без средств и без всяких известий. Я сам почувствовал угрызения совести за действия Рачковского, удивляясь, что во главе руководителей политического розыска стоят такие бездарности. «Филипповский» прочитал Рачковскому надлежащую и вполне заслуженную отповедь.

Постепенно буря объяснений между «Филипповским» и Рачковским улеглась, и я счел момент подходящим, чтобы принять участие в разговоре.

— Не будем говорить о прошлом, — примирительно предложил я. — Лучше посвятим себя текущим делам. Что же мы теперь будем делать?

Когда Рачковский в течение дальнейшей беседы предложил Азефу возобновить службу в Департаменте Полиции, тот не мог подавить в себе последней вспышки злобы:

— Что же, — воскликнул он, — удалось вам купить Рутен-берга?.. Хорошую агентуру вы в лице Гапона обрели?.. Выдал он вам Боевую Организацию?..

И дальше он продолжал, глядя в упор на изумленного Рач-ковского:

— Знаете, где теперь Гапон находится? Он висит в заброшенной даче на финской границе… вас легко постигла бы такая же участь, если бы вы еще продолжали с ним иметь дело…

Это было первое известие, которое мы получили о судьбе уже пропавшего без вести Гапона. Мы не узнали адреса дачи, на которой был убит Гапон, — в точности это знали только Ру-тенберг с его судьями. Мы были вынуждены поэтому обыскать все дачи под Петербургом в районе финской границы, и лишь спустя месяц было найдено тело Гапона.

По существу Азеф объяснил, что оставленный без всякого руководства Рачковским, он счел себя свободным от службы в Департаменте Полиции и нашел возможным приняться за профессиональную работу в партии социалистов-революционеров. Таковы были обстоятельства, приведшие его к связи с «извозчиками»-террористами, а затем и к приводу ко мне в Охранное отделение.

Нельзя сказать, чтобы я, присутствуя при этой сцене и при бурных объяснениях, был удовлетворен всем слышанным. Но для меня было ясно одно: что для постановки моей центральной агентуры открываются весьма благоприятные перспективы. Поэтому, когда Азеф одним из условий своего возвращения на службу в политическую полицию выдвинул получение им 5 000 рублей, — жалованье за последние месяцы, в течение которых он не имел связи с Рачковским, и дополнительная сумма на покрытие лишних расходов, — против этого мы не возражали, и мирные отношения были восстановлены.

Когда мы перешли к текущим делам, Азеф мне показался человеком, чрезвычайно информированным о положении в революционном лагере. Он подтвердил правильность имевшихся у нас сведений об «извозчиках», готовивших покушение на Дурново и сообщил некоторые новые и неизвестные до тех пор факты. Кроме того, он раскрыл нам подготовлявшееся тогда Боевой Организацией покушение на Мина и полковника Римана, подавивших в декабре 1905 года восстание в Москве, и благодаря этой информации нам удалось принять целый ряд необходимых предупредительных мер. Мы отказались от мысли немедленно арестовать террористов-«извозчиков», опасаясь таким путем скомпрометировать Азефа. Через имевшиеся у нас связи мы распространили в обществе слух о том, что полиция напала на след террористов, — и этого было достаточно, чтобы подорвать всю их работу. Я дал инструкцию агентам, ведшим наблюдение, держать себя так, чтоб обратить на себя внимание террористов. В результате террористическая группа самоликвидировалась. Мы не упускали из виду, конечно, отдельных террористов, и через несколько месяцев «извозчики» были поодиночке арестованы и осуждены.