— Оливия, это очень красиво, честно! Я никогда не думала, что можно написать стихи без размера и рифмы, но вот — ты же написала…

— Такие стихи пишут галлыды, — отмахнулась Оливия. — Они называются верлибр — свободный стих. Папаша мой считает верлибр низким стилем, а я вот, видишь, взяла и написала.

— Вот и прекрасно! — вдохновилась я. — А еще у тебя верлибры есть?

— Ну, допустим. Но тебе читать не буду, даже и не проси! И не надейся! Это сейчас меня от солнца разморило, а в замке я тебе страшно отомщу за такую откровенность.

— Согласна, — кивнула я. — И если уж мне все равно отдуваться, скажи, кого ты подразумеваешь под настоящим другом?

— Не тебя, даже не надейся!

— Но ведь и не Юлиана? А может, это пшепрашамский кнежич Мильчик Кошакович, что еженедельно шлет тебе нежные письма, надеясь на брак и герцогское наследство?

— Ой, меня сейчас вырвет! Хоть кнежича не поминай! Фу-у! Люция, считай, что это мое поэтическое воображение. А может, это я сама себе лучший Друг…

— Нет, сама себе ты лучший враг.

— Тебе я тоже враг, не забывай. Подлый и жутко коварный. Когда я окажусь в непосредственной близости от моего костыля, твоя спина станет подтверждением этих слов.

— О да, избейте меня, жестокая герцогиня!

Хохоча сами не зная отчего, мы повалились на траву.

Святая Мензурка, как же хорошо было кругом! Какие нега и благодать разливались в воздухе! Какие ароматы струились от цветов и марлезонского сыра! Обожаю марлезонский сыр!

— Послушай, — вдруг толкнула меня в плечо Оливия. — Что это?

— А? — удивилась я.

— Слушай внимательно, балда! — Оливия уже настроилась на очень серьезный лад. — Вот опять, слышишь?!

— Подожди… Да, что-то странное.

У меня вдруг пропало все мое бесшабашное настроение. Этот звук… Он был не похож ни на какие другие. Я даже не могла его сопоставить со всеми звуками, которые слышала. Но больше всего…

Больше всего этот звук напоминал скрежет, с которым открывается старая, заржавевшая дверь.

— Дверь? — удивилась я.

— То-то же, — Оливия выглядела испуганно. — Если это дверь, то где она? Что она открывает? И, судя по звуку, это не просто дверь, а здоровенная дверь! Только не вздумай зассать и кинуться в замок под крыло к моему папаше! Мы должны выяснить, что произвело такой странный звук!

— А здесь точно нет больше никаких замков, поместий, крепостей?

— Насколько мне известно, нет. А-ах! Ты думаешь, что этот звук издают враги отца, решившие осадить наш замок?!

— Вряд ли приличные враги станут издавать столь неприятный звук. Это прямо беспредел какой-то!

— Предел… Люция, насколько мне известно, границы владений герцогства Монтессори с запада оканчиваются рекой Фортунатой…

— Река удачливых… — перевела со старолитанийского я.

— Да, погоди. Звук шел с запада. А вдруг…

— Что?

— Это враги, пришедшие по воде. Может быть, это вражеские корабли. Фортуната — речка большая.

— Против твоего отца может выдвинуться флот? Внутренний литанийский флот?

— Почему только литанийский? Фортуната выходит в море Спокойствия. А там берега Пшепрашама и Славной Затумании!

— И эти замечательные государства враждуют против поэта Альбино Монтессори?!

— Почему обязательно государства? В Пшепрашаме каждый приличный кнежич имеет флот и армию, у них междоусобная война! Там даже медведей забривают в регулярные войска, я читала! И Славная Затуманил собачится с кем только ни попадя… Так. Сворачиваемся и едем.

— Куда? В замок?

— Туда позже. Сначала к реке.

— Ты рехнулась, Оливия? А если там уже высадился враг?! Вот им будет радость — захватить в плен дочку герцога и стребовать за нее выкуп! Не дури. Садись в двуколку и скачи домой что есть силы. А я побегу к реке.

Оливия зло сверкнула глазами. Она понимала, что я права, но не хотела сдаваться сразу.

— Побежит она к реке… Тут приличное расстояние.

— Ничего, я быстро бегаю. Держать все время на запад?

— Да.

— Тогда вперед. Нечего рассусоливать.

Я чуть ли не силком усадила Оливию в повозку, проверила, хорошо ли затянуты подпруги, крепки ли колеса и хлопнула в ладоши:

— Давай, герцогиня!

— Ты чертовка, Люция! — рыкнула экселенса Монтессори.

— Сама такая. Я не двинусь с места, пока ты не уедешь.

Оливия еще раз рыкнула, хлестнула лошадей, и те рванулись с места, не ожидая такой развязки мирного дня.

— О Исцелитель, пусть она не вывалится, — с тоской прошептала я. — Дурища лысая.

Когда повозка скрылась из виду, я развернулась на запад и побежала. Главное — соблюдать точное направление, а с этим у меня все в порядке. Где-то через полчаса быстрого бега (я не могла остановиться, ноги словно несли меня сами) я почувствовала запах воды, водорослей и цветущих камышей. Фортуната была близко.

На дороге у меня оказалось громадное кукурузное поле, я вошла в него и словно ослепла. Со всех сторон были одинаковые ряды высоких кукурузных стеблей, и если бы не мой внутренний компас, я бы так и осталась на месте, мечась по кругу. Я сбавила скорость и перешла на шаг, стараясь бесшумно проскальзывать меж стеблей. Вдруг меня прошиб пот, ужасный, липкий, — это был страх. Мне показалось, что в любую минуту передо мной появятся рейтары Пшепрашама или затуманские пэры, нагруженные алебардами, мечами и арбалетами. Вот только сейчас мне не хватало паники!

Я остановилась и сжала кулаки.

— Прекрати, — сказала я себе. — Не падай раньше выстрела. Я спокойна. Я совершенно спокойна. Я абсолютна спокойна. Медленный глубокий вдох и резкий выдох. Вперед.

Я перестала следить за временем и сосредоточилась на своих шагах. Где-то на шесть тысяч девяносто девятом шаге я оказалась на берегу Фортунаты. То есть я видела берег через решетку кукурузных стеблей.

И обозримый берег был совершенно, абсолютно пуст.

То есть на нем не было даже травы. Она исчезла, оставив большой квадрат иссохшей, потрескавшейся земли. И трещины были тоже немаленькими. Из них струйками вырывался горячий пар. Я почувствовала, как он горяч.

И он пах тухлыми яйцами. То есть сероводородом.

Откуда оно взялось у меня в речи, это глупое «то есть»?! О черт, о чем я!