Старик лихорадочно считал в уме. Наконец пришел к решению.

– Я не знаю, как ее звали, – начал он. – Но знаю, кто ее туда привел.

– Слушаю. – Гордон уселся в кресло, подвинул к себе свечку и достал блокнот.

– Это одна из девушек Жамбеки.

– Кто такой Жамбеки?

– Он предлагает эксклюзивных женщин в V районе.

– Точнее?

– Улица Батори. Есть там квартирка, полная девушек. Их там десять или двенадцать. Но там они ничего не делают. Просто сидят и ждут. Потому что есть книжка, своего рода каталог. Господа представители в подсобках Парламента выбирают по нему девушек. Фотографии делаю я. Господа указывают на ту, что понравилась, сообщают на улицу Батори, а затем встречаются где-нибудь в гостинице.

– Вы хотите сказать, что она была депутатской шлюхой?

– Из верхней палаты ею тоже интересовались. Скорее даже именно они и интересовались. В нижней палате сидят сплошные мужланы и деревенщина. Эту девушку приобрел Жамбеки. До него дошли слухи о том, что в банде Чули водится образованное, невероятно красивое создание, – старик облизал потрескавшиеся губы, – еврейка, правда, но кому-то и такого хочется. Она еще и на нескольких языках говорила. Короче, Жамбеки пошел к Чули и выкупил девушку. Дал ей красивых платьев, потом вместе с Рыжей Марго отправил ко мне.

– Кто такая Рыжая Марго?

– Мадам, – ответил Шкублич.

– Она тоже живет на улице Батори?

– Нет, – старик отрицательно покачал головой, – на улице Микши Фалька.

Гордон записал адрес.

– То есть имени девушки вы не знаете?

– А имя-то мне зачем скрывать?

– И какие фотографии вы с ней делали?

– Вы сами видели.

– А другие?

– Я хотел, но Марго не разрешила.

Ладонь Гордона снова сжалась в кулак. Он встал и подошел к старику:

– Убирайтесь отсюда!

– Из собственной квартиры гоните?

– Из страны, подлец! Вы жалкий подлец. Я слышал, в Париже процветает рынок фотографий с обнаженными девушками. Там и познакомитесь с единомышленниками. Если вы слышите меня, тут же собирайте свои пожитки, потому что не исключено, что вы совершили ошибку, поверив мне. И кто знает, если не пошевелитесь, может, я напишу про вас статейку, которую сразу же приберет к рукам наша парижская редакция. Там тоже любят смачные истории.

Гордон обернулся уже с порога. Шкублич поглаживал бороду, уставившись на ковер. Гордон захлопнул за собой дверь, вышел на площадь Троицы и сел в такси.

– Что, куда? – спросил Цёвек.

– Площадь Лёвёлде, – ответил Гордон.

– Поторопиться?

Гордон взглянул на часы. Было за полдень.

– Поезжайте спокойно. Обед подождет.

Кристина готовила гренадирмарш. Гордон почувствовал запах картофеля, макарон и лука еще на лестничной площадке. Зайдя в квартиру, Гордон увидел плащ Мора на вешалке. Старик часто навещал Кристину, потому что жил от нее через пару улиц. В качестве предлога он всегда приносил банку варенья, но сегодня дополнил его блинами.[19]

– Мое яблочное варенье удалось на славу, так что я вынужден был испечь к нему блины, – сообщил старик, просияв лицом. Рядом с ним на столе были сложены стопкой еще не остывшие блины.

Кристина сняла кастрюлю с плиты, отнесла в гостиную и расстелила на столе скатерть.

– К столу, к столу! – позвала она мужчин.

За обедом говорили о том о сем, однако Гордон не хотел при Море упоминать то, что ему удалось выяснить. Когда очередь дошла до блинов, Гордон сначала осторожно, затем с нарастающим аппетитом принялся пробовать новое творение старика.

– Дедушка, блины ничего. Более того, очень даже ничего. Сколько сахара вы добавили, чтобы они не растеклись? – спросил Гордон.

– Немало, дорогой мой, немало, – ответил старик, загадочно улыбнувшись.

После десерта Гордон закурил и взглянул на часы.

– Что вы делаете сегодня днем, дедушка? – повернулся он к старику.

– О, дома меня ждет груша, много груши, еще я снова купил ревеня, дел у меня достаточно, – ответил старик.

– Я спрашиваю, потому что сегодня днем хотел посмотреть бокс. Я слышал, что любой мясник из района Чепель боксирует лучше, чем Харанги.

– Лучше Харанги никто не боксирует! – завопил старик.

– Это тот самый Харанги, который выиграл золотую медаль в Берлине? – поинтересовалась Кристина.

– Да, – кивнул Гордон.

– Дорогой мой, я столько крови видал, что больше не могу. – Старик отмахнулся.

– Как хотите, дедушка.

– Жигмонд, вы же не забыли, что вечером мы идем в кино?

– Конечно, не забыл, – ответил Гордон и попросил старика рассказать, над каким следующим вареньем тот ломает голову.

Оказавшись на стадионе будапештского спортивного клуба «Вашаш», расположенного недалеко от Западного вокзала, Гордон сразу почувствовал хорошо знакомый запах – нечто среднее между запахом пота, горячего душного воздуха и табачного дыма. Гордон остановился в дверях и осмотрелся. Давненько он здесь не был, уже две недели он не стоял в толпе зрителей и не болел. Гордон был рад, что наконец смог вырваться из будничной рутины: забыть о смерти Гёмбёша и расследовании по делу еврейки.

В центре огромного зала располагалось два ринга, один был предназначен для тренировок, а другой – для подготовки к боям, где ответственный за ведение счета и главный рефери как раз наставляли участников и их сопровождающих. Несмотря на то что речь, очевидно, шла о дружеском и любительском поединке, все относились к боям с особой серьезностью. Вокруг ринга собралась толпа, многие закатали рукава и возбужденно переговаривались, некоторые, наоборот, стояли немного поодаль и, не снимая плащей, наблюдали за происходящим.

Гордон подошел ближе к рингу. С ним здоровались, ему пожимали руку, с кем-то он обменялся парой-тройкой слов о нашумевшем июньском матче Джо Луиса и Макса Шмелинга, ну и, конечно, излюбленной темой оставалась победа Харанги в Берлине. Гордон очень жалел, что не смог выбраться на Олимпиаду, но его не отпустили из редакции. Правда, он переживал за каждый матч, который транслировал Иштван Плухар. Во время победы Харанги он тоже был здесь, на стадионе «Вашаш», приемник поставили в центр ринга, пришедшие обступили его со всех сторон и так восторженно слушали, как будто финальное состязание Олимпиады решалось у них на глазах. А когда судья поднял руку Харанги, все завопили, и Плухар, и, конечно же, Гордон. Жигмонд снова был тут, в ликующей толпе, когда Харанги с олимпийской командой вернулись домой из Берлина. Его тогда ничего не беспокоило: он подкидывал шляпу вверх и вместе с толпой встречал Харанги на Восточном вокзале. Трудно сказать, когда еще он так радовался победе в боксе. На протяжении многих лет Гордон был поклонником Харанги, его очаровывала самоуверенность боксера, его гибкость, невероятно быстрая правая рука и вытекающее из этого превосходство.