– А я его в “домушники” и не сватаю. Но по части наводки – это еще нужно посмотреть. Уж очень он смахивает на таинственного старика-“тихоню”, стеклившего окно в обворованной квартире.

– Как ты на него вышел?

– Паспортный стол плюс наш архив. Проверил мужчин преклонного возраста в том микрорайоне, где были квартирные кражи. А затем в архиве нашел дело Хробака. В 1956 году его взяли с поличным при попытке обворовать сельмаг в одной из окрестных деревень. Свой срок он отмотал, но домой не возвратился – обосновался здесь, в городе.

– Ну и что? Его прошлое еще ни о чем не говорит.

– Все это так. Есть только одно “но”: по косвенным данным Хробак и Сенька Заика односельчане.

– Нужно уточнить, – оживился Белейко.

– Вот этим, Бронек, ты и займешься. Прямо сейчас.

– А ты куда?

– К Алифановой…

Примерно через час Дубравин вместе с Алифановой были у двери квартиры Новосад.

Рыжеволосая актриса за ночь сильно сдала: румянец на щеках уступил место сероватой белизне, на которой особенно ярко выделялись веснушки, под глазами темнели круги; она была апатичная и какая-то покорная.

Заходя в подъезд семейного общежития, где жила ее подруга, Алифанова порылась в сумочке и сунула под язык таблетку валидола.

– …Ирина Викторовна, надеюсь, вы достаточно хорошо знаете гардероб Новосад. Посмотрите внимательно, не пропало ли что?

– Да… я посмотрю…

Алифанова с трудом сдерживала слезы.

Дубравин забеспокоился, глядя на нее; актриса поймала его взгляд и постаралась взять себя в руки.

Прикусив нижнюю губу, Алифанова прошла вглубь комнаты, ступая едва не на цыпочках, будто боясь потревожить чей-то сон.

– Ну как? – с надеждой спросил ее Дубравин, когда она осмотрела вещи.

– Кажется… все на месте…

Алифанова колебалась.

– Вот только…

– Что – только?

– Может, она в химчистку сдала? Или в починку… Я не вижу здесь ее старое пальто и одно из платьев. И, по-моему, нет саквояжа. Правда, он был далеко не нов; возможно, переехав сюда, Валя его выбросила…

Майор был разочарован: старые вещи, кому они нужны?

Опечатав дверь квартиры Новосад, он спустился на первый этаж к уже знакомой дежурной, старушке в роговых очках. Она и сегодня была в утренней смене.

Дубравин все-таки хотел установить личность третьей девушки, вышедшей из дома во время убийства, что вчера не удалось.

Но дежурная и сегодня мало чем порадовала майора: эту девушку она видела впервые.

Запомнила дежурная только то, что девушка очень торопилась, едва не бежала. Она куталась в платок, а потому лица не было видно, один нос торчал; в руках у нее была большая сумка.

Лишь у выхода, споткнувшись о коврик для ног, неизвестная на миг повернулась лицом к застекленной дежурке, где сидела старушка.

Поэтому все, что могла сказать о ее внешности дежурная, вместилось в одном слове: “Симпатичная…”.

Попрощавшись с дежурной, майор отправился к Ольховской.

О встрече предварительно договариваться не стал. Справившись в театре, он узнал, что актриса приболела и находилась дома.

Дубравин хотел, чтобы его визит был внезапным…

На удивление, Ольховская вовсе не выглядела больной, только в глазах ее таилась печаль.

Видимо, на лице Дубравина она прочла немой вопрос, поэтому объяснила:

– Не могу… Не могу работать. Валя перед глазами стоит… За что? Кто?

– Если бы мы знали…

Расположились они в гостиной: Дубравин – в кресле, Ольховская, закутавшись в плед, – на диване.

– …Валя с людьми сходилась трудно. Характер у нее был крутой. Она знала себе цену и никогда, в отличие от некоторых наших коллег, не капризничала в работе, не пыталась утвердить свое “я” самовосхвалениями и унижением других. А ведь актриса она была великолепная. Даже как-то странно звучит – “была”…

– Вы говорили, что наиболее близким человеком, после вас и Алифановой, из ее друзей и товарищей был ей…

Майор заглянул в свои записи

– Был ей артист вашего театра Артур Тихов. Я не ошибся?

– Именно так. Мне кажется, они любили друг друга.

– Почему – кажется?

– Они встречались со студенческой скамьи. И с виду у них отношения и впрямь были, как у влюбленных. Но я-то хорошо знаю историю их взаимоотношений…

– Расскажите, пожалуйста.

– Знаете, как-то неудобно мне сейчас говорить о Вале что-либо дурное… Хотя, это как посмотреть. Дело в том, что Артур учился в нашей группе. И был… в общем, неравнодушен ко мне. Мы даже встречались некоторое время… Но потом Валя оказалась… ну, скажем, удачливей, и Артур стал уделять больше внимания ей. Тогда мы с Валей поссорились, но вскоре я встретила Владислава, и вновь наши отношения стали дружескими. Так вот, достаточно хорошо зная Валю, ее резкий, взрывной характер, трудно поверить, что она по-настоящему способна полюбить Артура.

– Что он собой представляет?

– Как вам сказать… Красив, умен, обходителен. Интеллигентный человек в полном смысле этого слова. Правда, очень замкнут. Лишнего слова из него не вытянешь, особенно когда он не в настроении. А вот как артист, увы, большими способностями не отличается. Но это обстоятельство его, похоже, мало волнует. Да в том-то и беда, что Валя, сама талантливая актриса, влюбленная в свою работу, не могла и на дух переносить тех, кто не отдает всего себя театру, а просто отбывает положенное время, вымучивая предложенные по штату роли. А Тихов, как раз из таких. Вот еще почему у меня были сомнения в их полной взаимности. Впрочем, точно не знаю, это мои домыслы. На эту тему я с Валей никогда не разговаривала…

Прощаясь, Дубравин спросил:

– Когда будут хоронить Валентину Петровну?

– Завтра, в двенадцать…

Уже в прихожей, одеваясь, майор заметил ошейник и поводок.

– Вы завели себе собаку?

– Нет. Это память о Джиме, был у меня терьер. Умница…

– Где же он сейчас?

– Видимо, чем-то отравился. Примерно за неделю до смерти бабушки.

Дубравин, который был уже возле выхода, вдруг резко остановился, обернулся к Ольховской и взволнованно спросил:

– А как это случилось?

– Я приехала из театра где-то около одиннадцати вечера. И застала бабушку в слезах: Джим был уже на последнем издыхании. Утром они, как обычно, гуляли – я еще спала. Бабушка говорила, что на прогулке Джим был скучен, поскуливал, дрожал, как в лихорадке. Она подумала, что Джим просто замерз: шел сырой снег, дул ветер. Потому они возвратились быстро. Бабушка накормила его теплой болтушкой с мясом, и Джим повеселел. А вечером…