Князь остановил ее.

— Нет, любовь моя. Сначала нужно пообедать. Ничто так не успокаивает нервы, как хороший обед.

Ноябрь был до сих пор необычайно мягким, но к вечеру перед приездом кайзера резко похолодало. Поскольку хозяева были полны забот в связи с приездом кайзера, гости оказались предоставлены самим себе. Николас захотел познакомиться со знаменитой библиотекой князя, где увидел занятых беседой генерала Мольтке и Лекомта. Лекомт заметил Николаса в дверях библиотеки и пригласил его присоединиться к ним.

Французский дипломат — изящный, бледный человек, чьи тонкие усики были как будто нарисованы беспардонным карикатуристом, — был любим всем дипломатическим корпусом столицы. Никто из его земляков не восхищал пруссаков так, как он, из-за его пристрастия к белокурым выходцам с северных земель — кавалерийским офицерам. Он неустанно работал ради сближения Германии и Франции и внес значительный вклад в то, чтобы сгладить возникшее годом раньше в Европе негодование из-за внезапного интереса Вильгельма II к Марокко.

Генерал фон Мольтке, человек с мечтательными глазами и тонкими руками пианиста, был обязан своей карьерой, вероятно, в первую очередь дружбе с Ойленбургом. Несмотря на все старания его портного, даже под строго сидящим мундиром не удавалось скрыть мягкие формы его фигуры, а его лицо было просто-напросто лицом пятидесятилетнего херувима.

Николас никогда не судил о людях с оглядкой на их происхождение, вероисповедание или эротические наклонности, но эту пару Лекомт — Мольтке переносил с трудом. Для немца, казалось, ничего в мире, кроме культуры, не существовало, француз же принадлежал к тем людям, которые ничего другого не умеют, кроме как очаровывать каждого встречного — неважно, мужчина это, женщина или ребенок. В его остроумии просматривалось весьма заметное кокетство, которое Николас допускал только для женщин, и то в известной степени.

Когда перед ужином к ним присоединился князь, Николас вздохнул с облегчением. После ужина княгиня пожелала мужчинам хорошей охоты, сама же она собралась утренним поездом отправиться в Берлин.

Князь пояснил:

— Его Величество приезжает сюда, чтобы отдохнуть как обычный человек, а не как кайзер. Определенные ограничения накладывает присутствие дам, которые преследуют его, как он считает, постоянно в Берлине.

Я всегда находил это примечательным, что человек, не боящийся ни бога ни черта, испытывает какую-то робость перед женщинами, особенно если они в годах. А таких в замке более чем достаточно. Хуже еще вот что: гофдамы императрицы — это единственные женщины, которые могут ему возразить и даже осмеливаются высказать свое мнение. И он, представьте, в их присутствии вынужден прикусить язык. Поэтому у нас стало традицией: никаких дам, когда кайзер гостит в Либенберге.

После ужина Николас и князь прошли в маленький салон около игровой комнаты. Эммануэль, слуга князя, принес из винного погреба бутылку вина и наполнил бокалы.

— Постарайтесь, пожалуйста, господин капитан, чтобы господин князь долго не засиживался, — попросил он Николаса. — Завтра ему предстоит очень тяжелый день.

— Исчезни, Эммануэль, — проворчал князь. — Ты мне не нянька.

— А вам уже больше не восемнадцать, — выходя, вполголоса пробормотал слуга.

Николас был снова удивлен, но доверительные отношения между господином и слугой его тронули.

— В принципе я рад визиту кайзера, — начал разговор Ойленбург. — Я охотно принимаю его здесь, только…

— Только?

— Если бы только не надо было надевать этот ужасный охотничий наряд. Кайзер собственноручно придумал его для двора и избранных гостей. Мне он его в качестве почетного дара вручил в 1894 году, с тех пор я и мучаюсь. Я штатский человек, но, когда на меня напяливают униформу, мне тут же вспоминаются вечно проклинавшие меня учителя верховой езды и садисты-офицеры, обучавшие меня в юности. Китель ужасно неудобный, с высоким воротником и узкой талией. Я в нем просто задыхаюсь. К этому еще сапоги с отворотами и серебряные шпоры. Я ношу этот наряд только из уважения к Его Величеству и кажусь себе в нем круглым дураком. Именно в моем Либенберге я должен разгуливать в нем, как кот в сапогах. Я этих наших правителей не понимаю. Они словно дети с их бесконечным стремлением наряжаться. Я однажды присутствовал, когда Его Величество был на представлении «Летучего голландца» в адмиральской форме.

— Скажите откровенно, князь. Эти визиты не доставляют вам никакого удовольствия, не так ли?

— Удовольствие? Нет, вряд ли. С другой стороны, я чувствую себя счастливым, когда вижу, что Его Величеству здесь нравится. Но в принципе, это все потом. Сам визит, конечно, отнимает много сил. И еще больше сама охота. Загоняют беззащитных животных в загон и там их приканчивают. И все это зовется спортом. — Он рассеянно смотрел на противоположную стену, как будто видел там что-то, видимое только им. — Просто сердце разрывается. — Он немного помолчал и затем тихо и немного смущенно рассмеялся. — Я разболтался, как старая дева. Ну, а вы? Ходите вы тоже на охоту?

— Редко.

— Тогда вы, конечно, меня понимаете. Охота — я понимаю, это прекрасно, но то, что происходит здесь, или в Роминтене, или в других угодьях Его Величества, это просто бойня. В Роминтене в прошлом году я вдруг подумал: «Ну а если бы в качестве этих несчастных выступали люди?» — Он долил вино в бокалы. — В молодости я как-то подстрелил косулю и до сегодняшнего дня не могу забыть влажных темно-карих глаз бедного животного, которые медленно стекленели. — Он сказал это с такой тоской, что Николасу показалось: Ойленбурга мучает еще и нечто другое, кроме воспоминаний об умиравшей косуле.

Двухстворчатая дверь распахнулась, и трубным голосом, которым обычно объявляют по меньшей мере тревогу в батальоне, Эммануэль возвестил:

— Его Величество кайзер!

Гости Ойленбурга, которые должны были быть вместе со свитой кайзера, стояли в большом салоне рядом с обеденным залом. Все тихо переговаривались, никто, однако, не смеялся, а начинавшийся смех смолкал тут же, как только виновник замечал свою оплошность. Члены свиты, которых подняли ни свет ни заря и которые после завтрака должны были составлять общество своему хозяину, потихоньку зевали. В ожидании кайзера никто не сидел.

Одетый в походную форму генерала, с орденом «За заслуги» на шее, с сохнувшей рукой на повязке, в комнату, чеканя шаг и преисполненный важности, вошел Вильгельм. За ним следовали в почтительном отдалении в три шага князь Ойленбург, адъютант генерал фон Кессель и, что поразило Николаса, майор фон Годенхаузен.

Вильгельм остановился в центре салона. Маленькие, поразительно голубые глаза рассматривали лица присутствующих так внимательно и недоверчиво, как если бы кто-то из них украл у него кошелек.

— Добрый день, господа! — Он одарил собравшихся улыбкой, в ответ раздался сдержанный ропот; все стояли навытяжку. Стремительно, так, что стоявшие ему на пути люди вынуждены были разбегаться, как гуси, кайзер подошел к генералу, имевшему репутацию известного историка, крепко ударил его по плечу и закричал: — Ну, старая свинья, ты тоже сюда приглашен?