Потом я вырвал из рук чувака, который вел все гулевание дельфинов, микрофон и прохрипел спецназу фразу из «Псалма» Луи Армстронга:

Go down...

Go down Moses...

Let my people go!

И нырнул в бассейн. Когда я вынырнул, my people вместе с автоматами go ко мне в бассейн, что вызвало некоторое недоумение у вернувшихся на невиданное зрелище наплевавших на обиду дельфинов. Поначалу. Потом дельфины заинтересовались, зачем у вновь прибывших дельфинов маски на мордах и что за штучки у них в ластах плюются огнем.

Полковник вскочил со своего места и заорал:

– Занять круговую оборону!

Спецназ образовал в бассейне круг и дал по предупредительному залпу в воздух, пробив крышу, через которую свалилась пролетавшая мимо по своим делам ворона. На голову дельфина, который был справа от того, который был слева.

– Чувак, – спросила ворона, – что происходит?

– Что происходит?! Ментовской беспредел происходит. ОМОН лютует. А ты из правозащитников, что ли?

– Чувак, меня здесь не было. Я незарегистрированная. – И ворона вылетела обратно в дыру.

Полковник заходил по краю бассейна.

– Запевай, – бросил он сержанту Пантюхину.

– Чего прикажете, товарищ полковник? – вытянулся Пантюхин.

– Нашу. Строевую. Моссадовскую.

– Не врубаюсь, товарищ полковник.

Полковник вздел руки к небу:

– О, великий Адонаи, посмотри мне на этого сержанта. С него же весь Хамас смеется. А Хезболла отказывается стрелять. Потому что зачем ему стрелять? Потому что этого сержанта свои убьют...

И точно. Спецназ, работая ногами, поднялся в воде по пояс и сделал несколько выстрелов поверх головы Пантюхина. Где в этот момент находился бросатель рыб и мячей. Подранок свалился в воду, и его тут же подхватили дельфины и уволокли из бассейна. Потому что там, где находится русский спецназ, дельфины не канают.

– Песню! – продолжал требовать полковник Кот и вынул из-за пазухи маленький пистолет. – Шелленберг подарил, – доверительно сказал он мне, – на Рош-Ашана. Или на Троицу? Или на Рамадан? Ни хера не помню... А ты, Пантюхин, давай... нашу... моссадовскую...

– Вы хоть напомните, товарищ полковник, хоть первую строчку, – взмолился Пантюхин.

– Что напомнить? – искренне удивился полковник.

– Эту... моссадовскую строевую.

– Ну наградил же бог тупыми сержантами! – подпрыгнул полковник, хлопнув себя ладонями по ляжкам. – Да если бы я ее знал, я бы сам и спел. Тебя бы не спросил.

Все, кроме Сергея с оператором, которые весь этот шабаш снимали на камеру, шибко задумались. Зрители, переполнившие трибуны, начали скандировать:

– Моссад, Моссад, Моссад...

– Товарищ полковник, – робко спросил Пантюхин, опасаясь зрительского бунта, бессмысленного и беспощадного, – может, товарищ Федорыч знают? Уж очень они на еврея смахивают...

Полковник даже засмеялся:

– Евреи, сержант, столько не пьют...

– Я выродок, – сказал я и приспустил трусы.

Зал охнул. Родители закрыли детям глаза. Хотя что уж там они могли увидеть издалека? Полковника увиденное порадовало:

– Давай, Федорыч, не выдай.

И я не выдал. Я зачерпнул из генетической памяти моих родителей и рванул:

Štejt a bocher, štejt un tracht,

Tracht un tracht a ganze nacht.

Нырнул в молодость sisters Berry:

Wemen zu nemen un nit faršemen?

Wemen zu nemen un nit faršemen?

И присоединился к мощи Кобзона и хора Турецкого:

Tumbala, tumbala, tum,

Tumbala, tumbala, tumbalala...

Tum, balalajka, špil, balalajka,

Tum, balalajka, frejlech zol sajn!

И весь зал в едином порыве встал вместе с детьми, москвичами, гостями столицы и заорал:

Тумбала, тумбала, тум-балалайка,

Тумбала, тумбала, тумбалала...

Пой, балалайка, играй, балалайка,

Пой, балалайка, и будь весела.

Чтоб они так Гимн России знали! Спецназовцы ритмично уходили под воду и оттуда шмаляли трассирующими очередями. Поддавшись всеобщей вакханалии, в бассейн вернулись дельфины. Сержант Пантюхин кидал им мячи, пританцовывая, Серега с оператором еле успевали менять кассеты в камере, а ветеран русской, немецкой, советской, российской и, как выяснилось, израильской спецслужб курил сигарету «Давидоff» и выпускал клубы дыма, которые свивались под потолком в двуглавого орла, пятиконечную звезду, свастику и, наконец, шестиконечную звезду Давида. Я нырнул в бассейн и всплыл в центре двух кругов: внешнего из спецназовцев и внутреннего из дельфинов. Перевернулся на спину, крикнул «Ап!» и ушел спиной под воду, а Пантюхин бросил на освободившееся место большой мяч. Некоторое время мяч лежал неподвижно, а потом приподнялся над поверхностью воды и завертелся. Все быстрее и быстрее...

– Чем это вы так, дядя Миша? – спросила одна из девочек. Та, которая черненькая.

– Да, дядя Миша, расскажите, – поддержала ее беленькая.

Я посмотрел им в глаза и... не увидел никакого подвоха. Они были удивительно доверчивы и чисты. Мать твою!.. Такие глаза в Измайлове... В районе Соколиная Гора... Невдалеке от порушенного Черкизовского рынка... Наверное, еще не все здесь умерло... А если в область выехать? А если всю Россию прошерстить? Может быть, наберется десятокдругой таких же пар девичьих глаз? А если к ним отловить по сибирским лесам еще десятка два маугли... Которые даже не знают, что поллюция называется поллюцией, и на тысячи километров нет ни одного человека, который бы научил их онанизму.

Построить в этих же лесах деревушку, дать им в наставники Сергея Никитича. И Книги, которые читали Пушкин, Тургенев, Достоевский, Тютчев, Блок, Цветаева и Пастернак... И Музыку, которую они слушали... А когда придет назначенное природой время, соединить их таинством брака. Чтобы впервые вспыхнул для них свет, чтобы Дух Господень сошел на них в этот момент. И не оставлял их до конца жизни. Чтобы поняли они замысел Божий и прониклись им. Чтобы с них начался другой, невыморочный русский народ.... Чтобы началась другая Россия... Какая? А это им решать.

Может такое быть?.. Может! Если как следует нажраться с утра «На бруньках». Только так и можно жить.

Есть в жизни счастье? «Нет в жизни счастья» – утверждает известная татуировка, одна из тех, что стали каноническими, как «Не забуду мать родную» и «Ножки, ножки, вы устали». А канон есть канон. Нравится он или нет. Почему? Потому что он канон! Таким образом, исходя из татуировки, в жизни счастья нет. Если отдельным социальным слоям, стратам, либеральным политическим партиям татуировка не представляется достаточным доказательством отсутствия в жизни счастья, то я могу привести более утонченный довод, который убедит даже самых ортодоксальных, закосневших в эстетстве интеллигентов. Один из первых русских интеллигентов, уважаемый также в других социальных слоях, даже больше, чем среди интеллигентов, а именно великий русский поэт Сергей Есенин в 1924 году в поэме «Анна Снегина» написал: «На свете счастья нет». А еще точнее выразился Александр Пушкин в 1834 году в стихотворении «Пора, мой друг, пора». Он сказал, что хоть счастья и нет, но есть покой и воля. И оказался прав. Через три года по собственной воле получил полный покой. А если бы воли у него не было, то и покоя тоже бы не случилось.