– Пиротехника, – закончил за затруднившуюся подобрать подходящее русское слово девушку Иван Саныч. – Да, наверно, работал профессионал. И когда, интересно, такой камуфлет в мобилу запихали? Ведь она при Жаке все время была, так ведь, нет?

Гарпагин пожал плечами.

– Меня вот что смущает, – сказал он серьезно, – когда меня нет дома, а я кому-то нужен, то звонят на мобильник Жаку и просят позвать меня. Он же всегда при мне, он, можно сказать, мой верный адъютант…

– Я понимаю вашу мысль, дядя Степан, – подхватил Иван Саныч, подливая вина себе, Осипу и Насте, – тот, кто звонил, был хорошо знаком с вашими привычками. Знал о том, что вы… гм… не считаете нужным заводить мобильный телефон. (Ваня хотел сказать: «жидите деньги на „мобильник“, но выбрал более мягкий вариант)». Знал, что Жак непременно передаст аппарат вам, потому что просили к трубке именно вас и взорваться она должна была у вашей головы. Да, вы правы, дядя Степан: это хорошо спланированное и высокотехничное покушение.

– И только счастливая случайность спасла нас, – вставила Настя, – я говорю – нас, потому что если бы телефон взорвался в салоне машины, нам всем – уж точно! – мало бы не показалось.

Взгляды всех присутствующих скрестились на сен-денийском рантье, который разыгрывал из себя стесненного в средствах человека, а между тем имел в гараже дорогущую модель «Феррари», невесть откуда у него появившуюся, Бог знает сколько миллионов в банках, а также привлек чем-то нездоровое внимание криминалитета. Потому что тот смертоносный технический фокус, что был применен при попытке покушения, требовал высокой квалификации, виртуозного мастерства и серьезных навыков киллерской работы.

«Не так ты прост, дядюшка, как тут корчишь из себя, – подумал Астахов, – простых людей не заказывают и не просчитывают операции до таких тонких нюансов. Конечно, я не следак Генпрокуратуры, но тут не надо особо умствовать, чтобы распознать заказуху.»

– А где там Жак? – сказал Осип. – Куда-от он задевалси? Пьет, поди, с горю?

– Да, правильно, где же он? Надо позвать, – сказал Гарпагин. – Он должен быть в саду. Жа-а-ак!!

Однако последний на явился, как джинн из бутылки, на зов своего хозяина. Степан Семеныч продрал глотку в повторном призывном вопле, но универсальный слуга и тут не явился.

Лиза поднялась из-за стола и произнесла:

– Папа, я посмотрю, где он. У меня нехорошее предчувствие. Не к добру все это… да?

– Иди, посмотри, – буркнул Степан Семеныч.

…Предчувствия не обманули Лизу – Жак в самом деле не мог явиться на крики хозяина по весьма прозаичной причине, по-нострадамусовски предсказанной Осипом: он был чудовищно пьян. Причем напился он тем более скоропостижно и ужасно, что вообще-то не был человеком пьющим и воздерживался даже от вина, которое во Франции традиционно употребляют от мала до велика.

Жак валялся в гараже в позе убиенного епископа Лютеции, в честь которого, собственно, и был назван городок Сен-Дени; он (конечно же, Жак, а не епископ) уткнулся носом в колесо «Рено», сжимая в руке пустую бутылку из-под коньяка. Лиза даже не стала проверять, что с ним такое: от шоферо-поваро-садовника исходил устойчивый коньячный духан.

Результаты своего печального открытия она сообщила отцу. Тот ничего не ответил, зато Иван Саныч отпустил ценную ремарку:

– Как ассимилировался, погляди-ка. Живет в русском доме, и русские же замашки устроил. Напиваться с горя – это наше национальное.

– Вот уж нет, – возразила Настя. – Ты просто не видел, скажем, ирландцев. Они тоже любят напиваться до поросячьего визга.

Разговор перешел на более легкую тему вокруг алкогольных пристрастий разных народов, но чувствовалось: в воздухе витало нехорошее, злокозненное напряжение, из бесформенного кома которого, как из шерсти, ткались нити зловещих и губительных предчувствий.

Поэтому обсуждение алкогольных традиций французов, русских, ирландцев и прочих достойных наций сопроводили обильной практикой.

Степан Семенович в попойке не участвовал: сразу же после ужина он заперся в своем кабинете и упорно не выходил оттуда, невзирая на просьбы дочери…

Поздно вечером за Настей заехал Николя, и они укатили в Париж. Николя пригласил ее погулять по бульвару Распай, а потом зайти в знаменитое кафе «Куполь», за столиком которого Эрнест Хемингуэй написал свою «Фиесту».

Разумеется, Настя не сумела отказаться. Да и незачем.

После этого Ивану Санычу оставалось только напиваться с Осипом.

Иван Саныч проснулся оттого, что кто-то тускло бормотал в висок упадочное и бесформенное, как слепившийся в ком кусок застывшего меда с чешуйчатым воском сот; сначала ему показалось, что прохудился потолок и на голову ему, Ване Астахову, капля за каплей точится назойливая вода, превращаясь в ручеек и в пытку для набитой болями и шумами головы. Обычно похмельный синдром в самой первой своей стадии заставляет еще больше вжать голову в черную трясину дремоты и провалиться. Но тут было другое. Из самых глубин всего Ваниного существа, взбаламученная, горькая, поднималась черная муть – нехорошее, жутковатое предчувствие беды. Она упорно поднималась на поверхность и с мясом выдирала сон из Ваниного тела.

«Много выпили – зачем так? – Мысль выскочила, как мышь, и тут же забилась глубоко в нору. – Сушняк… водички попить надо бы… И что я так рано проснулся? Осип разбудил, нет?»

Ваня оторвал голову от подушки и, особенно не напрягал слух, уловил чей-то храп, шедший откуда-то сверху. Ваня сел на кровати. По всей видимости, звуки, которые доносились до него, были порождены не храпом. В особенности – Моржова. Не уловить Осипов храп было достаточно сложно: Осип храпел так, как будто ему рвали трахеи и бронхи при посредстве бензопилы. А тут – как-то…

Нет. Это не храп. Это просто шорох плюща, которым поросла стена той части дома, куда поселили Астахова. От плюща полз плохо различимый, но постоянный и утомительный глуховатый звук, похожий на дыхание простуженного великана. Изредка вклинивалось сухое хлопанье старых ставен, и заводил свою песню свободный парижский сверчок.

Астахов тяжело сглотнул и пробормотал под нос, уловив исходящий от самого себя запах перегара:

– Уф… опять нажрались. Че ж?…

Последний вопрос – «че ж?» – родил у Астахова неожиданную и, что характерно, на редкость оригинальную идею: а не выпить ли? В конце концов, алкоголь – тоже своего рода снотворное, да и жажду утоляет превосходно.

А где? Где выпить-то?

В подвале.

Ваня даже подпрыгнул на кровати, вспомнив о том, что в комнате Осипа есть лаз в подвал. Правда, надо пролазить через вентиляционную трубу, но это не беда. А в подвале – масса заслуживающих самого пристального внимания вещей.

Ваня спрыгнул на пол. Старые половицы охнули, скрипнули, на стену легла тяжелая размытая тень. Астахов даже испугался, когда увидел ее, и сел на кровать. Тень тоже уменьшилась, и только тут до Астахова дошло, что это его собственная тень.