– Согласись, это гораздо лучше, чем урок? – спрашивает Эллис, не дождавшись ответа. – Зачем сидеть на жестком металлическом стуле и таращиться на узор на полу, – она проводит пальцами по лошадиному боку, – когда ты можешь чувствовать?

Я внимательно смотрю на движение кисти ее руки, эта кисть – сама по себе произведение искусства: изящные пальцы и миндалевидные ногти, на большом пальце чернильное пятно.

Она ловит мой взгляд. Я вытаскиваю одну из шалей из корзины и накидываю ей на плечи. Кающаяся грешница в белом.

– Это лучше. – В этот раз я улыбаюсь.

Эллис смеется, снимает широкополую шляпу со стоящего неподалеку манекена и надевает себе на голову. Она сразу становится похожей на персонажа из романа Агаты Кристи, превратившись в крутого детектива в костюме в елочку и с чутьем на кровь.

– Кажется, ты что-то упускаешь, – говорю я и передаю ей прогулочную трость, слегка поклонившись, как викторианский паж перед своей госпожой.

– Превосходно. – Она постукивает тростью по полу, с пафосом исполняя свою партию. – Прогуляемся, мадам.

Я просовываю свою руку под ее локоть, и мы шествуем сквозь лабиринт артефактов, лавируя между обшарпанной мебелью и стопками старых номерных знаков. Эллис раскопала пенсне, а я обзавелась парой перчаток цвета слоновой кости из кожи ягненка.

Я примечаю чугунный чайник, который выглядит древним, словно из восемнадцатого века, и мне интересно, так ли это – ведь его могла использовать одна из Пятерки Дэллоуэя, чья сущность могла бы перейти в какой-нибудь объект, которого она касалась.

– Ты никогда не хотела попасть в прошлое? – тихо говорит Эллис, мечтательно глядя на люстры; их свет мерцает в линзах ее очков. Я отрываю взгляд от чайника и смотрю на нее.

– В какое-нибудь другое время, – уточняет она, – когда все было не таким цивилизованным. Когда правила были менее строгими.

Это противоречит общепринятому мнению. Более простое время. Время, когда леди была леди.

– Возможно. Я об этом не задумывалась. – Я потираю край скатерти между большим и указательным пальцами, но чувствую только движение мягких от времени перчаток. – Полагаю, это зависит и от того, где быть. Я бы не хотела, чтобы меня сожгли на костре, как ведьму.

– О, тебе ли обвинять их? Ты и есть ведьма. Я даже не сомневаюсь, что ты бы отравила их деревенские посевы, засолила их поля и ввела их дочерей в искушение.

У меня перехватывает дыхание. Но Эллис даже не смотрит на меня – она держит в руке раскрашенную статуэтку и с большим интересом разглядывает резьбу.

На какой-то миг все, что я могу, – это стоять, пытаясь вздохнуть и сжимая кулаки; натянувшаяся на костяшках пальцев кожа скрипит.

А потом мне, наконец, удается выдавить:

– Только дочерей?

Эллис оглядывается. Она сняла пенсне; оправа болтается в свободной руке.

– Рыбак рыбака видит издалека.

Это не обвинение. Совсем не то. Это – констатация. Факта.

Я стягиваю перчатки.

Эллис продолжает наблюдать. Она смотрит, как я складываю перчатки и оставляю их на столе, наблюдает, как я притворяюсь, что разглядываю вышивку на скатерти.

– В этом нет ничего постыдного, – говорит она.

У меня вырывается сухой смешок:

– Я это знаю.

– Тебе стыдно?

– Нет, конечно. – Слова звучат резче, чем мне хотелось. Я стискиваю зубы и пробую снова. – Нет. Но это не значит, что я готова всем про это рассказывать.

Эллис поднимает руки ладонями вверх: капитулирует.

– Справедливо. Забудь то, что я сказала.

Только теперь, когда все раскрылось, невозможно вернуться назад. И, может быть, я не хочу забывать ее слова.

Эллис направляется в другой зал, и я тенью следую за ней. Но ведь она никому не сказала. Если бы сказала, я бы об этом слышала. Это было бы в интервью, в рекламных очерках.

– Моя подруга хотела, чтобы я об этом не молчала, – говорю я, стоя в центре персидского ковра, а Эллис плюхается в кресло с зеленой обивкой. – Я была не готова. Но она продолжала настаивать.

– Сучка какая-то.

Я пожимаю плечами:

– Не была она такой. По крайней мере… не все время. И не со мной. – Я не хочу сказать, что Алекс не была сучкой. Строго говоря, это не являлось бы правдой. Но сучка показалось мне грубым словом для девушки, которая отчаянно боролась за место в мире, которому она была не нужна. Алекс была разной. В ней было много всего. Сказать, что она была сучкой иногда, – значит стереть все остальное. Ведь она была: храброй, упрямой, страстной, ласковой; девушкой, способной разрушить империю, чтобы спасти любимого человека. – Она была уверена, что я не хочу никому говорить, потому что если люди узнают, они от меня отвернутся.

– Сомневаюсь, что так было бы.

– Нет. Этого бы не случилось. Алекс не скрывала свою сущность, и никто не придавал этому значения. Все ее боготворили.

Я осознаю, что произнесла ее имя, когда оно уже сорвалось с моих губ. Эллис в восторге, сидит, скрестив ноги и покачивая одной из них: феодальная маркиза, восседающая на троне. Она уже, должно быть, представила нас с Алекс вместе, наши отношения неизбежны, как любой поворот сюжета в книге Эллис.

Я потрясла головой, скривила рот в неуместной улыбке.

– Я не знаю. Мне бы подождать до окончания школы. Очень похоже на клише, правда? Лесбиянки в школе для девушек.

– Вот это да. Так получилось, что мне нравится это клише.

Я смеюсь.

– Я так и думала.

Моя голова начинает кружиться, словно от шампанского. Люстры кажутся ярче; латунь нахально блестит. В свете, льющемся из окон, пыль мерцает, как алмазная крошка. Повинуясь внезапному порыву, я забираю шляпу у Эллис, нахлобучиваю на себя, затем приподнимаю поля и смотрю на нее, изогнув бровь.

– Я бы дымилась на костре рядом с тобой, не сомневайся. – Ее улыбка еще более вымученная, чем моя, но Эллис все же улыбается. По-настоящему, ведь в уголках глаз появляются морщинки. Она вдруг кажется моложе, просто девчонка в забавных очках, сидящая в центре магазина, заполненного чьим-то старьем, никому не нужными воспоминаниями.

Я хочу вернуть ей шляпу; она отрицательно качает головой и говорит:

– Она тебе больше идет.

Мы переходим в следующий зал, забитый книгами – всякими, от тяжелых томов в кожаном переплете с золотым тиснением до потрепанных книжек в мягкой обложке. Я вытаскиваю одну особенно толстую, раскрываю на середине и, уткнувшись носом, вдыхаю запах бумаги.

– Расскажи мне о ней, – говорит Эллис. – Алекс. Какой она была?

Я открываю глаза и смотрю на Эллис из-за книги; она стоит в нескольких футах от меня, не обращая никакого внимания на полки.