И Дарина, подхваченная волной неудержимой откровенности и доверия, рассказала Антону обо всем: о своем желании хоть немного насладиться мирской жизнью перед уходом в монастырь, о доброте матери, позволившей ей это, о бесстыдном натиске Назара, от которого она бежала купа глаза глядят, пока не попала в руки разбойников. Антон слушал девушку, не прерывая, не выражая своего отношения к ее рассказу ни вздохом, ни жестом. А она, закончив говорить, с тревогой его спросила:

— Ну, что ты на это скажешь? Наверное, я грешница, которую надо осудить? А разбойники и тяжкий плен — это справедливая кара за мой грех?

— Нет, ты не грешница, дитя, — мягко заметил Антон. — Ты просто юная девушка с горячей кровью. Ты полюбила первого же ладного парня, который встретился на твоем пути.

— Нет, теперь я знаю, что вовсе не полюбила его! — вскинулась Дарина. — Теперь я вспоминаю о нем почти с ненавистью. Ведь он даже не попытался отбить меня у разбойников, трус!

— Но ты же сама говорила, что разбойников было четверо, а он один. Они имели при себе оружие, а у Назара не было ничего, кроме охотничьего ножа.

— Но он мог бы кинуться в селение за подмогой, повести людей мне на выручку!

— Откуда ты знаешь, что он этого не сделал? Может, люди под его предводительством тебя искали, но не нашли. Разбойники ведь умеют ловко заметать следы. Да и, потом, Назар мог уйти до того, как они набросились на тебя, и попросту не знать, что ты попала в беду. Не обвиняй его понапрасну, пока не выяснишь всей правды.

— Добрый ты человек, Антон, почти ангел, — вздохнула Дарина. — Всех-то ты стремишься оправдать. А вот я почему-то думаю, что Назар не только все видел, но и… но и, может быть, все подстроил, потому что… потому что был в сговоре с твоим братом.

— Какой вздор тебе приходит в голову, Дарина! — пожурил ее Антон. — По-твоему, честный охотник из селения мог связаться со злодеями-душегубами?

— Не знаю… Но помнишь, как толстяк проговорился, что за твое похищение заплатил боярин Карп, а помог ему в этом деле кто-то еще. Одноглазый помешал толстяку договорить, но я потом все думала и гадала, кто же помог твоему брату. И вот мне пришло в голову, что это мог быть Назар.

— Ты рассуждаешь неразумно. Даже если предположить, что Карп и Назар как-то связаны, то при чем здесь твое похищение? Братец мог кому-то заплатить, чтобы похитили меня, но не тебя. Ты ему нужна на свободе, а не в татарском плену. Так что, выходит, Назар тут ни при чем. Не мог он быть помощником Карпу.

— А кто же тогда?

— Не знаю… Меня тоже мучает эта мысль. Горько разувериться в товарище, но боюсь, что предателем мог оказаться Мартын. Он нарочно отошел в сторону, словно искал ягоды, а сам в это время дал знак разбойникам, чтобы хватали нас с Зиновием. Могло ведь такое быть, правда?

— Могло, наверное, — пожала плечами Дарина. — Если будем живы и вернемся домой — узнаем правду. А если пропадем в плену, то… — Она умолкла, чтобы не заплакать.

Антон немного помолчал, поглаживая Дарину по голове. И она на мгновение почувствовала себя младшей сестренкой, которую утешает добрый старший брат.

— Знаешь, что я подумал, Дарина? — вдруг спросил он. — Как только Карп услышит, что вместе со всеми похищена и ты, он кинется за нами в погоню, чтобы вызволить тебя и жениться.

— Что?.. Мне страшен такой вызволитель. Он едва ли лучше того хана, которому разбойники собирались меня продать. Неужели у меня такая беспросветная доля?.. Ведь я еще совсем молода, Антон, брат мой!.. — Она вздрогнула и крепче прижалась к юноше. — Поверишь ли, я теперь жалею, что не отдалась Назару. Лучше бы он был у меня первым мужчиной, а не какой-нибудь страшный татарин или безобразный разбойник-боярин…

— Успокойся, дитя, сестра моя, — прошептал Антон, прижимая ее голову к своему плечу. — Бог поможет тебе спастись от злых людей и примет тебя в лоно святой Церкви. Ты ведь хочешь стать монахиней?

— Да, — через силу ответила Дарина, облизав пересохшие губы.

— Вот и хорошо. Это лучший удел для чистого душой человека.

Они надолго замолчали, и Дарине даже показалось, что Антон понемногу засыпает. Но одна мысль, вдруг поселившись в ее голове, не давала ей покоя, и девушка не удержалась от осторожного вопроса:

— А ты когда-нибудь был влюблен, хотел на ком-нибудь жениться?

Она спросила это тихим шепотом, чтобы не разбудить юношу, если он уже спит. Но Антон тотчас откликнулся:

— Наверное, нет. Хотя я понимаю женскую красоту и вижу в ней дар Божий. Но сам еще ни разу не был по-настоящему близок с женщиной. А теперь, уж верно, и не буду.

— Неужели ты еще девственник? — удивилась Дарина и даже приподняла голову, словно в темноте могла разглядеть лицо Антона. — Но ведь тебе, наверное, уже лет двадцать. Парни в эти лета почти всегда… Ну, во всяком случае, я такое слыхала.

С Антоном она могла без смущения говорить о том, чего никогда бы не произнесла вслух при других мужчинах. И он отвечал ей просто и откровенно:

— Да, мне уже двадцать, но я не спал с женщинами. Когда я был еще подростком, мой брат, всегда любивший грубые забавы, насильно притащил меня в спальню, чтобы я наблюдал, как он совокупляется с двумя продажными девками. Мать в это время была на богомолье и не могла помешать бесчинствам Карпа. И вот я, увидев грязную картину разврата, почувствовал отвращение ко всему, что связано с плотскими утехами. Подрастая, я избегал женщин, не любил развлечений и пьянства. Меня с пятнадцати лет называли монахом.

— А женщины в тебя не влюблялись?

— Не знаю, я их о том не спрашивал. Одна молодая красивая вдова хотела со мною сблизиться, но в последнюю минуту я вдруг вспомнил отвратительную картину сношений Карпа с гулящей девкой и не смог ответить на ласки вдовы. И с того дня я окончательно решил, что мой удел — монашество.

— Грустный удел, и все-таки я тебе завидую, — вздохнула Дарина. — Ты знаешь свою дорогу на этом свете, а я не знаю, для чего родилась. И совсем не уверена, что хочу стать монахиней…

— Просто ты еще мало знаешь о Боге и о святых людях. Когда поймешь, что духовный подвиг отраднее всяких мирских развлечений, то сама с легкостью придешь к жизни праведной. А пока успокой свою мятежную душу и постарайся уснуть.

Дарина закрыла глаза и тихо прошептала молитву. Она не была уверена в том, что с легкостью сможет отказаться от мирской жизни, но слова Антона привнесли умиротворение и покой в ее душу. Она уснула хоть и неглубоким, но целительным сном, пригревшись рядом со своим невинным спутником.

В предрассветный час молодые люди проснулись у давно потухшего костра и тут же с тревогой осмотрелись вокруг. Немного размявшись, поплескав себе в лицо речной водой, чтобы освежиться, и съев по куску хлеба от краюхи, которую дал им на дорогу Семен, они взялись за весла. Их руки, уже привыкшие к гребле, успели слегка огрубеть и не болели так сильно, как в первые дни плена. Антон и Дарина шевелили плечами, отогреваясь под утренним солнышком после ночной прохлады.