город вступили войска, имевшие свои стоянки в Евдоме и ближайших городах: Регии, Афире и Калабрии. На улицах началось побоище. Бунтовщики еще более ожесточились. Под натиском солдат толпа сбилась у Октагона. Чувствуя себя слабее толпы, солдаты подожгли портик. Огонь распространился и охватил церковь св. Ирины, построенную Иллом, странноприимницу Сампсона с больницей.[210] Здание это сгорело вместе с больными. Сгорело здание сената на площади Августея; огонь охватил храм св. Софии и он сгорел со всем своим великолепием и богатством. Огонь направился в местность вокруг церкви св. Феодора, охватил дом сенатора Симмаха, портик серебреников и все дома до Форума Константина. Бежавшая толпа подожгла дворец Магнавры, но его отстояли, и пожар не распространился с этой стороны.[211]

Во дворце среди других патрициев, считавших своим долгом находиться при особе императора, были также племянники императора Анастасия, Ипатий и Помпей. Вечером в пятый день восстания Юстиниан потребовал, чтобы они удалились, и настоял на этом, несмотря на их протест. В их упорстве Юстиниан увидел подтверждение своего подозрения против них. Была уже ночь, когда они вернулись в свои дома.[212] На следующий день, в воскресенье, 18 января, Юстиниан сделал рискованную попытку воздействовать на настроение взбунтовавшегося населения. Окруженный чинами синклита и военной охраной, он сделал выход на ипподром, взошел на кафизму и, держа открытое Евангелие в руках, клялся, что не будет никого карать за все происшедшие ужасы, так как виноват он один, не вняв просьбам народа о помиловании на ристаниях 13 января. Ответные крики некоторых венетов: «Юстиниан август, твоя победа» (tuvicas), были заглушены другими: «Ты лжешь! Осел! Ты даешь ложную клятву!» Между прасинами и венетами началась свалка, пошли в дело камни. Вернувшись во дворец через крытый ход, Юстиниан считал все потерянным. Он отпустил окружавших его придворных сановников, советуя им разойтись и охранять свои дома.[213]

Когда бунтарям стало известно, что Ипатий находится в своем доме, к нему нагрянула толпа и овладела им. Тщетно жена Ипатия умоляла оставить ей мужа и не вести его на смерть. Толпа увела его на Форум Константина. Там облекли его в пурпурное императорское одеяние, захваченное из дворца Плацидии, вознесли на колонну Константина и приветствовали радостными кликами как императора. С Ипатием был его брат Помпей, бывший префект юрода Юлиан и несколько членов синклита. После первых приветствий пошел спор о том, что делать дальше, и было решено идти на ипподром. Ипатий сам поддерживал это решение. Его провели на кафизму, посадили на трон, и толпа, наполнившая ипподром, возглашала славу новому императору и поношение Юстиниану и Феодоре. Ипатий среди кликов в свою честь думал о другом. Он послал во дворец доверенного человека, кандидата Ефремия, сказать императору, что он привел его врагов на ипподром, где он может с ними справиться. Ефремий встретил во дворце асикрита Фому, и тот сказал ему, что Юстиниан бежал. Судьба, казалось, отдавала трон тому, кого хотел одно время видеть своим преемником Анастасий. 250 прасинов явились с Форума Константина в полном боевом вооружении и собирались возглавить ход во дворец, чтобы водворить там Ипатия. Дело Юстиниана казалось погибшим. На схолариев и экскувитов нельзя было уже полагаться. Не примыкая к восставшим, они выжидали исхода событий. В тесном кругу ближайших людей Юстиниан обсуждал план бегства морем. Но Феодора заявила, что она не покинет дворца, так как для императора его порфира есть и саван. Твердость Феодоры придала бодрости Юстиниану. Он прошел с чинами синклита через крытый ход (кохлею) в прилегавшее к кафизме помещение, называвшееся латинским словом пульпита. Отсюда было слышно и видно все, что делалось на ипподроме.

Нарзес через верных людей раздавал деньги венетам, рассорившимся с прасинами. Мунд с эрулами занял вход на ипподром через крытый ход (кохлею), а Велизарий хотел пройти прямым путем на кафизму. Но стоявшие на страже дворцовые солдаты не открыли ему дверей, притворяясь, что не слышат приказания. Вернувшись во дворец, Велизарий сказал императору, что все погибло, так как измена захватила солдат. Тогда Юстиниан приказал ему пройти через Халку в пропилеи ипподрома. По дымящимся развалинам Велизарий прошел на ипподром и стал вблизи портика венетов, направо от кафизмы. Из среды венетов раздались крики: «Юстиниан август, твоя победа». На них бросились прасины, и началась свалка. Мунд, стоя в воротах, выжидал сигнала от Велизария, и когда тот скомандовал своим воинам обнажить мечи, бросился вперед. На помощь к ним ворвались на арену другие отряды.[214] Солдаты начали теснить толпу и рубить всех. Бораид и Юст, племянники Юстиниана, воспользовавшись замешательством, бросились на кафизму, схватили Ипатия и Помпея и увели их во дворец. На арене ипподрома шла кровавая бойня, и в ней погибло более 30 тысяч человек.

Ипатий и Помпей были заключены в дворцовую тюрьму. Ипатий держал себя спокойно и оправдывался тем, что, приведя толпу бунтовщиков на ипподром, он тем самым спасал положение Юстиниана, выдавая ему его врагов. Помпей пал духом и плакал. На утро оба были казнены, и тела казненных были выставлены напоказ. Ипатия разрешили предать погребению его жене, а труп Помпея был брошен в море. По свидетельству Захарии, Юстиниан хотел помиловать Ипатия, но этому воспротивилась Феодора, и по ее настоянию он был казнен.[215] Имущество казненных было конфисковано. Асикрит Фома, давший ложное сведение о бегстве Юстиниана, был также казнен, а Ефремий — сослан в Александрию.[216]

В толпе, провожавшей Ипатия на ипподроме, было несколько членов синклита. Против них было возбуждено обвинение, и 18 иллюстриев подверглись казни и конфискации имущества, другие были отправлены в ссылку[217]. По всем городам империи были разосланы подробные описания бунта и его подавления. Порядок в Константинополе был восстановлен строгими мерами, которые принимал новый префект Трифон, и на долгое время прекратились всякие народные увеселения.[218] Ближайшая к дворцу часть города представляла страшную картину разрушения, и в дымившихся остатках пожара лежала главная святыня города — храм св. Софии.[219]

Со времени восшествия на престол Юстина имя и дело Анастасия подвергались осуждению и притом в полном единодушии правительства с населением столицы. По требованию папы, он был признан еретиком, и его имя вычеркнуто из церковных диптихов. Если такое отношение к заслуженному предшественнику Юстина не вызывало доселе заступничества за память почившего государя, и многочисленные его родственники верно служили новому правительству, то события, сопровождавшие бунт Ника, показали, что в составе населения столицы были люди, которые хранили добрую память об Анастасии, иначе относившемся к религиозным разномыслиям