На прощание окинул взглядом стол, посреди которого красовалась роскошная старая статуэтка — его подарок, — кто знает, может, ее и не человек изваял, а кто-то другой, гостивший в нашем бренном мире… Такое тоже могло быть. Зорге с тихой улыбкой подмигнул роскошной статуэтке — жалко было расставаться с нею, а с другой стороны, всегда надо дарить вещи, с которыми расставаться жалко, только такие подарки можно считать дорогими, — и, молча поцеловав руку Хельме, ушел.

Сквозь сон Зорге услышал, как совсем недалеко, буквально в соседнем квартале, раздался пистолетный выстрел, за ним второй, потом третий, затем два раза подряд ударили из «арисаки» — японской винтовки, очень неплохой, между прочим, — не такой, правда, неприхотливой, как русская мосинская трехлинейка, но способной спорить с немецким «маузером». Зорге открыл глаза, приподнял голову: непонятно было, что происходит.

Военные учения? Но какие могут быть учения на городских улицах? Сделалось тревожно, внутри возник и тут же исчез холод — Рихард задавил его в себе.

Через несколько секунд вновь зазвучали пистолетные хлопки. Более того, выстрелы звучали не только в квартале, где жил Зорге, они вспарывали темноту и далеко отсюда, в глубине города.

В Токио что-то происходило, но что именно — узнать можно будет только утром. Сейчас узнавать опасно: сунешься, не зная брода, в ночь, и схлопочешь слепую пулю в голову. Такие пули почему-то очень любят смельчаков. Рихард поднес к глазам часы со светящимися фосфорными стрелками: было четыре тридцать утра.

Что происходит в городе?

Выстрелы, раздававшиеся неподалеку, стихли, зато усилилась стрельба в глубине Токио. Она звучала сразу в нескольких местах. Зорге сунул руку в тумбочку — здесь ли его старый верный пистолет? Пистолет находился на месте. Зорге взял его в руку, подержал немного на весу. Правы те, кто говорит, что оружие придает человеку смелость. Невелика штука — карманный пистолет, а Зорге ощутил себя с ним увереннее.

Надо было ждать утра, рассвета. А рассвет в холодном февральском мраке (стояла зима тридцать шестого года) наступает поздно, ночь сопротивляется до упора.

Японская верхушка разбита, как было ведомо Рихарду, на две большие группировки (были еще и маленькие группы, но это так, мелочь, пшено для корма голубей), преследовавшими полярные интересы.

Одна группировка, умеренная, была против войны с Советским Союзом, против немедленного выступления: дескать, Япония еще слабовата, кашляет, может не проглотить большой пряник, и тогда уже никакой врач не вылечит от капитального запора — это надо было обязательно иметь в виду… Пусть вначале вмешается Запад, пусть поразмахивает кулаками Германия, пусть произойдет что-нибудь еще, вот тогда мы и подумаем, что следует сделать… А пока… Руководил этой «спокойной» группировкой князь Сайондзи — главный советник японского императора, человек весьма старый для того, чтобы чем-то или кем-то руководить — ему было девяносто лет.

Второй группировкой, более резкой, настырной, командовал генерал Садако Араки. В прошлом Араки был министром обороны, считался отцом фашизма на островах, потом, отправленный, а точнее, выброшенный пинком в отставку, возглавил горластое движение «Молодое офицерство», которому, как считали старики, моча едва ли не ежедневно била в голову.

Кстати, в отставку Араки ушел не без помощи князя Сайондзи. Для того чтобы ненавидеть Россию, у Араки имелись свои причины: говорят, еще в шестнадцатом году он был арестован в Иркутске по подозрению в шпионаже. Генералу надо бы благодарить русских до конца дней своих, в ноги кланяться, что они его не расстреляли или того пуще — не вздернули на ветке засиженного воронами дерева, — а он вместо благодарности начал размахивать суковатой дубиной… Дур-рак!

С той поры ненависть к России поселилась у Араки в крови. Он разработал план поэтапной, так называемой континентальной войны: для начала захватить Монголию и советское Приморье, а потом все остальное. На юг уйти — вплоть до Индии… Там — вымыть в океане свои ботинки и краги соленой водой, постучать по голубым волнам стальным стеком и с видом властелина мира сунуть в зубы сигару, выкурив ее, снова устремиться на север, крушить Советы. И все было бы ничего, если б Араки сидел у себя дома в бочке с теплой водой и драил намыленной мочалкой лысую голову и никуда за пределы своего двора не совался, но он требовал немедленно начать военные действия.

— Нельзя упускать время, ни минуты нельзя, — орал он оглашенно, — промедление с каждым днем уменьшает шансы Японии на победу.

Любопытствующие интересовались: этот человек что, переел острого перца, и никто не подает ему стакана воды, чтобы погасить в желудке пламя? Если приглядеться повнимательнее, то на губах у него в минуты наиболее громкого ора выступала пена.

Пена на губах генерала появлялась и когда он агитировал за союз Японии с гитлеровской Германией, а уши делались потными. Странная физиологическая особенность была присуща генералу — потеть неимоверно, будто весь он был наполнен потом. И лез пот из него во все поры и щели.

«Если группировка Садао Араки победит — будет война, — печально отметил Зорге, — это понятно даже головастикам в императорских прудах».

Утром Зорге узнал, что «Молодые офицеры», руководимые неугомонным генералом, решились на мятеж и очень быстро захватили несколько центральных районов Токио. Впрочем, через час стало известно, что Араки все-таки не решился открыто возглавить мятеж, руководил им «из-за угла».

«Чует старый скунс, что собака может укусить его за пипку», — невольно усмехнулся Зорге.

Еще через полчаса пришла очередная новость: мятежников не поддержали командные чины военно-морского флота, ни один человек — вплоть до младших офицеров.

Новость была ободряющая, хотя говорить о поражении «старого скунса» было еще рано.

Следующая весть также оказалась ободряющей: большинство провинциальных гарнизонов открестилось от «Молодых офицеров».

Прошло еще немного времени, и стала известна точка зрения магнатов, державших в своих руках всю промышленность и финансы островов, — и эта новость оказалась главной, она подвела черту под мятежом.

— Время большой войны еще не наступило, — заявили «толстые японские кошельки», — надо подождать.

Почти одновременно с этим заявлением — еще одна увесистая оплеуха, загнавшая Араки в замусоренные кусты: его коллеги-генералы заявили, что готовы к войне на Тихом океане — на суше и на море, а вот чтобы лезть на запад, на север, нападать на Советы — тут извините, к такому походу нужно подготовиться. «Лучше мы будем держать оборону на Сахалине до часа “икс”, а там… там посмотрим», — заявили коллеги генерала Араки.

Араки, узнав об этом сидючи в кустах, чуть в брюхо себе столовый ножик не всадил — это был окончательный проигрыш. Вместо Араки животы себе вспороли другие люди — члены