было что-то новое: берлинские вояки действовали в обход даже самого посла, хотя посол был «их» человеком и все уши прожужжал токийцам, рассуждая в своих интервью о «сердечном сближении арийцев и самураев». Значит, в обход посла… Зорге отметил этот факт как особенный — раньше такого не было.

Раз Дирксена исключили из игры, значит, задание Отт получил напрямую от военного министерства либо от генерального штаба. Вполне возможно, об этом поручении знает сам Гитлер.

Залпом выпив вторую кружку пива, — Отт умел делать это очень лихо, чувствовалось: прошел он хорошую школу, — полковник вновь подставил ее под кувшин, с которым поспешно подскочил официант, одобрительно наклонил голову:

— Лей, не жалей!

Официант вылил из стеклянного коричневого кувшина остатки — кружку наполнил всклень, — остатки эти были «самые сладкие», как водится…

— Прошу повторить, — попросил Зорге по-японски.

Официант принес второй кувшин, пиво в нем было ледяным.

— Не пойму, как они умудряются держать пиво таким холодным, — недоуменно пробормотал Отт.

— Здесь в каждом ресторане, даже самом маленьком, есть свой ледник, — пояснил Зорге, — иначе говоря, яма, набитая кусками льда, в ней все и хранится.

— Но ведь лед надо еще где-то достать…

— Его привозят с севера, как правило, с Сахалина.

Отт выпил кружку, попробовал свежего пива, только что принесенного, и вкусно почмокал губами:

— Восхитительно!

Ночью Клаузен передал радиограмму в Москву — сообщение Отта представляло в первую очередь политический интерес и только во вторую — оперативный, и остался ночевать на съемной квартире вместе с радиопередатчиком.

— И так всю жизнь, — с грустной улыбкой произнес он, укладываясь в холодную постель.

О полковнике Осаки в Токио слышали многие, только мало кто знал его в лицо. В военной форме он появлялся на людях очень редко, ходил в основном в штатском, носил небольшие ухоженные усики, этакие две шелковистые нашлепки «а-ля фюрер», дружил с шефом немецкой колонии, который был партийным секретарем и одновременно коллегой Рихарда Зорге — возглавлял отделение германского телеграфного агентства ДНБ, — и вообще преклонялся перед всем немецким.

Полковника легко можно было перепутать со служащим какого-нибудь банка, с крупье малоприметного казино или с владельцем магазинчика свежей рыбы, — внешность его была такова, что запоминалась с большим трудом.

Собственно, люди его профессии просто обязаны иметь такую внешность: Осаки был шефом токийской контрразведки.

Два месяца назад его сотрудники, работавшие на стационарных пеленгаторах, засекли радиопередачу, которую вели из центра города. Передачу записали, подивились многомудрой цифири, которой набралось несколько листов, отдали специалистам по дешифровке, но сделать что-либо большее не сумели: нужна была особая техника — это раз, и два — над шифром надо было очень здорово поломать голову.

Через два дня тот же самый радиопередатчик, с тем же «голосом», был засечен в другом районе Токио.

Передача велась в глухие предутренние часы, перед самым рассветом. Осаки попробовал блокировать район, где был засечен «пианист», но попытка закончилась ничем.

Это вызвало у полковника приступ головной боли, который он погасил несколькими порошками лекарства и двумя стаканами противно теплой воды. Головная боль исчезла, но на смену ей пришло дурное настроение, кроме того — во рту появился какой-то странный свинцовый привкус, будто весь день он ел вредный окислившийся металл… Тьфу!

Он подержал в руках листки с ровными столбиками цифр, расположенными, как иероглифы, поморщился от досады — а ведь эта цифирь несет важный смысл, информацию, от которой, может быть, зависит судьба Японии, может, сухая цифирь эта очень опасна, а он ничего не может сделать.

Вздохнув тяжко, Осаки нажал на кнопку вызова, тяжелая дверь неторопливо приоткрылась, и в проеме показалось бледное лицо секретарши.

— Начальника шифровального отдела ко мне! — потребовал полковник.

Секретарша молча поклонилась и исчезла. Полковник сжал кулаки, постучал ими по столу — он ощущал свою беспомощность, от которой даже тело становилось слабым, чужим, старческим, но поделать ничего не мог. Осаки не узнавал себя — это был он и одновременно не он.

В тяжелую дверь протиснулся начальник шифровального отдела. Дешифровщики — специалисты, способные перевести непонятный набор цифр на знакомый язык иероглифов, находились в его подчинении.

— Сколько времени потребуется на расшифровку этого вот… — полковник поднял над столом несколько исчерканных цифрами листков и разжал пальцы. Листки белыми птицами разлетелись по столу, замерли. Начальник шифровального отдела проследил за ними зачарованными глазами и переступил с ноги на ногу, словно провинившийся школьник.

— Не знаю, господин полковник, — повышенным нервным голосом проговорил он, — работаем. Вся группа работает, но пока… — Он замолчал и красноречиво приподнял плечи.

— Месяца вам хватит? — нетерпеливо произнес Осаки. — Двух месяцев?

Начальник шифровального отдела неопределенно покачал головой — этого он не знал. Осаки с досадою махнул рукой, выпроваживая неумеху из кабинета. Тот едва ли не бегом посеменил к двери — в кабинете шефа было холодно, едва ли не до костей пробирала какая-то сырая могильная студь, от нее по коже бегали колючие насекомые, кусались, в груди застывал холод.

Ясно было, что и в месяц, и в два месяца начальник шифровального отдела не уложится, хотя под его крылом были собраны лучшие специалисты со всей Японии. Что делать?

Что делать, полковник Осаки не знал. Позвонил своему давнему приятелю Накамуре — также полковнику, одному из лучших специалистов по выколачиванию признаний от арестованных — Тонео Накамура работал начальником следственного отдела Токийского суда, имел в своем подчинении не только ловких и хитроумных дознавателей, но и сыщиков, способных выследить кого угодно, даже тени давно умерших императоров, появляющиеся на праздники в городе, и специалистов по расшифровке тайных текстов, и мастеров радиоперехвата… На помощь Накамуры полковник Осаки рассчитывал очень.

— Подошли мне копии шифровок, которые перехватили твои люди, — попросил Накамура.

— Через полтора часа они будут у тебя, — пообещал Осаки.

— Я посмотрю, что можно сделать, — сказал Накамура.

Но и его шифровальщики, как и специалисты по дешифровке, оказались бессильны: проработали несколько суток напролет без перерыва и ничего не сумели сделать.

Язык мудрой цифири, которой пользовался неизвестный радист, оказался им неведом — орешек не был расколот.

События тем временем раскручивались с нарастающей скоростью. Собственно, они были отзвуком событий, происходивших в Берлине. А в Берлине с большим успехом прошли переговоры между министром иностранных дел Германии Риббентропом и послом Японии в рейхе Осимой. Переговоры были настолько секретными, что о них не знали даже заместители Риббентропа. Осима каждый день посылал зашифрованные сообщения в Токио — докладывал детали словесных дипломатических баталий.

Зорге знал о переговорах почти все — ведь большинство материалов для Риббентропа готовил генштаб, а в генштабе Отт был родным человеком, так что сведения Рихард получал наисвежайшие.

В