Внезапно инструктор ощутила, что внутри Рината происходит нечто действительно ужасное. Белесый туман и липкая слизь рек потекли куда-то восвояси, а чудесные хрустальные замки просели, вдребезги разбиваясь, заиграли напоследок какими-то сказочными, неведомыми гранями и затем превратились в стеклянную пыль, в мертвый песок, в пустыню… И русла рек, высыхая и осыпаясь, обернулись теми же бесприютными, выжженными, растрескавшимися разломами, над которыми теперь гуляли лишь суховея да пыльные бури… Сквозь леса и парки прошли ураганные смерчи, вырывая с корнем все живое на своем пути. Победила не королева, не Лайна и уж тем более не Ринат — это была: победа чего-то мрачного, вечного, жестокого и неумолимого. Это была победа самой смерти. Лайна почувствовала, как в ужасе перед необъяснимым умиранием такого разного, чудесного мира человеческой души стремительно возвращается обратно. Сфокусировав взгляд, она увидела, что смотрит прямо в маленькое пулевое отверстие у Рината во лбу, как раз туда, откуда, исковерканная металлом пули, разбегалась, исчезая, жизнь.

Безвольная рука Рината еще сжимала ее лазерную винтовку, от выстрела которой ей суждено было погибнуть, если бы не… Лайна подняла взгляд и увидела улыбающееся ей вполоборота лицо Зубцова. Это он убил Ринита. Из пистолета, вытащенного им из кобуры на поясе у шофера. Лайна почувствовала, что плачет. Она оплакивала Рината, так как видела трагедию и гибель его личности с самого начала; и радовалась, что осталась жива — оттого-то в слезах этих было столько щемящей благодарности… И даже потому плакала сейчас Лайна, что поняла: она согласна, чтобы полковник не теперь, а в безоблачно-мирном «потом» стал ее мужем. Умом она понимала, что, возможно, он убил Рината не только и, возможно, не столько из-за нее, но то ли слепое сердце механически связало цепочку событий, наивно веря, что после означает вследствие, то ли видело оно нечто, скрытое от глаз. Так или иначе, Лайна почувствовала, что не одинока во Вселенной. Еще эти капельки влаги кричали о той боли, что лишь сейчас запульсировала в полную силу на дне раны, следы которой теперь навсегда останутся на плече девушки. Да и вообще о чем речь — это всего-то была пара слезинок, по одной с каждой стороны, но такие они были концентрированные, эти слезы, что, казалось, упади они вниз — могли бы пол у автомобиля проесть получше всякой кислоты.

А с машиной и без того творилось неладное — автомобиль несся на полной скорости, сквирлы даже чуть поотстали, а сил у их предводительницы, растратившей все свои психические резервы для покорения Рината, хватало лишь на крик, но бензобак у фургона был пробит. Лайна же, не теряя времени, села за пулемет, и бронебойные пули полетели прямо в лошадиных сквирлов, ломая броню и нанося им тяжелые, не смертельные, впрочем, на таком внушительном расстоянии ранения. Владимир выкарабкался из ватного, расслабленного зажима, сохранявшегося доселе ногами мертвого Рината, и с тревогой, через плечо Зубцова, посмотрел на чутко подрагивающую зеленую стрелочку.

— Нам не доехать до лагеря, — первым сказал он страшные слова, которые давно уже вертелись на окраинах полковничьего сознания, да тот не впускал их внутрь, уж такой безнадегой веяло от этой правды, что, казалось, ее лучше и не знать. Да и зачем — чем ближе они к лагерю, тем вроде бы больше шансов у них имелось на спасение. Разумеется, это было самообманом — какая разница, где сдохнуть — в 50 километрах от лагеря, где они находились теперь, или в двадцати, куда они в лучшем случае дотянут на остатках бензина… Но когда куда-то едешь, остается надежда, пусть и бессмысленная. Связи не было — рация молчала. Лайна попыталась было ее включить, но напрасно. А брать с собой мобильник в бой у спецназовцев, видите ли, считалось дурной приметой. Тем более этот глухой закуток и не обслуживался никем из операторов.

И тут Владимир понял, что настал тот момент, ради которого полковник интуитивно и пригласил его с собой. Лайна, для острастки, издалека стреляла по скачущим тварям, — патронов все равно не хватило бы на серьезную оборону автомобиля, когда бензин кончится. Зубцов мастерски, но, увы, почти бесцельно вел машину, теряющую топливо, в сторону лагеря. Володя же с третьей попытки окинул взглядом топографическую; карту местности, безжалостно скакавшую в руках, и в радиусе теоретически достижимых для них 25 километров обнаружил нечто, являвшееся, возможно, их ключом к спасению. Потом ему вспомнилась история про крысолова и волшебную дудочку. Еще Владимир подумал, что голубой цвет, овальное пятно которого на карте и привлекло его внимание, — это цвет надежды. И тогда он сказал, скомандовал почти — имел право — бездумно сжимавшему руль Зубцову:

— Поворачиваем направо!

— Это еще почему? — с раздражением снаружи и с надеждой в глубине голоса — надеждой, впрочем, не большей, чем у утопающего в адрес соломинки, отозвался полковник, перекрывая голосом грохот пулемета, такого послушного и меткого в руках Лайны.

— Там озеро. Если мы найдем катер или лодку хотя бы, мы сможем укрыться на середине. Сквирлы — неважные пловцы, а эта штука, — Володя ткнул пальцем в карту, — километра два в диаметре, не меньше.

— Он дело говорит, — оживилась Лайна. — Рискнем!

— Молодец, Володя, — по-командирски, с вернувшимся гонором подытожил полковник. — Не зря я тебя с собой взял. И ты, Лайна, молодец, — добавил он после паузы, прерываемой краткими, истерическими воплями пулемета, и начал широкий поворот, так, чтобы сквирлам, черными тенями скачущим позади, не удалось выйти наперерез автомобилю. — Такого умницу мне спасла. Ценю обоих.

Через пять минут сумасшедшей гонки машина выскочила к озеру и помчалась по его пустынному берегу. Никого из людей поблизости не было — всех эвакуировали из-за инопланетной напасти. Капризная осенняя погода между тем уже успела затянуть теплое пока солнышко, и в озере отражалась лишь пелена грязно-серых, безотрадных облаков. Ветерок проводил по озерной глади полоски ряби — по всему было видно, что надо ждать дождя. Впрочем, до погоды нашим героям сейчас не было никакого дела. Машина, сумевшая прилично оторваться от преследователей, влетела в скромную деревушку, примечательным в которой было лишь то, что она стояла на берегу водоема. А значит, в ней наверняка — в это верили все трое выживших в схватке с Царицей-телепаткой — можно было обнаружить катер. Володя заметил, какой выразительный взгляд бросила королева на стекающие по лобовому стеклу автомобиля мозги шофера, убитого Ринатом. «Разглядела ведь, стерва, — подумалось Володе, — проголодалась, видно». И в то же время было в царице этой нечто… аристократическое, что ли, несмотря на ее червеобразность «Как бы она меня теперь не зомбировала», — забеспокоился Володя и, от греха подальше, накинул на червя мешок, защищающий от оттенков чарующего взгляда. Зубцов тормознул машину, чуть не въехав на ней в воду, — у самодельной пристани стоял небольшой, белый с красной продольной полосой катерок. Владимир с Лайной схватили упругое тело царицы, которая сейчас, видимо, утомившись поездкой, безвольно затихла, и залезли в катер со своей ношей. На дне кораблика валялись высохшие давно рыболовные сети, и Лайна с удовольствием обмотала червя еще и ими — она испытывала брезгливую ненависть к пленнице, а то, что та, несмотря на свою уродливость, еще и ухитрялась быть сексуальной, лишь усиливало омерзение. Плохо было другое — катер был привязан толстым железным тросом, скрепленным массивным замком. Разумеется, препятствие было бы устранимым, имейся в их распоряжении хотя бы минут двадцать времени — однако тишина, обычная в природе перед близким дождем, нынче была обманчивой — пройдет не более двух минут, и тут появятся целые полчища космической саранчи, умевшей выслеживать добычу не хуже собак. У Володи, впрочем, оставалась слабая надежда, что те сейчас, быть может, сбились со следа, однако Лайна, с тоской наблюдавшая за попытками Владимира отцепить трос от пристани или от кормы, сказала: