Тексты ранних псалмов демонстрируют, насколько глубоко народ Иудеи впитал эту духовность. Псалмы зачастую представляют собой просто переложение древних угаритских мифов:

Яхве будет сражаться за Иерусалим, как Баал бился за свое наследие в Угарите: его присутствие сделает город неприступным для врагов, рыскающих вокруг. Под конец псалмопевец призывает восхититься мощными укреплениями Сиона – почти в тех же выражениях, в каких автор эпоса о Гильгамеше предлагал жителям Урука полюбоваться на стены города (см. главу 1):

В начале времен Яхве установил границы для сущего, определив всему подобающее место: стенам и укреплениям придавался сходный религиозный смысл – они сдерживали угрозу уничтожения и поглощения хаосом. Город не мог пасть: Яхве был «крепостью народа своего» (Пс 28 (27):8), он «сокрушил лук и переломил копье» врага (Пс 46:9 (45:10)). Не стоило бояться, даже если бы рухнул весь космический порядок: Бог – «прибежище и сила… хотя бы поколебалась земля, и горы двинулись в сердце морей» (Пс 46:1–2 (45:2–3)). В их граде Бог устроил заповедную землю, где царит шалом: единение, гармония, защищенность. В иерусалимской литургии древние предания об Исходе рассматривались в контексте представлений о Яхве как о создателе мира. Бог стал царем всей земли, когда победил Левиафана и Рахав, теперь поддерживает существование миропорядка, и то, что он вызволил народ из египетского рабства, проливает свет на его намерения в отношении всего человечества (Пс 99).

Уже в наше время исследователи предпринимали попытки воссоздать порядок иерусалимского богослужения на основании текста псалмов, однако подробные реконструкции выглядят не слишком убедительно. В целом нам почти ничего не известно об иерусалимском культе самого раннего периода. Однако весьма вероятно, что его центральным элементом было поклонение Яхве как владыке горы Сион. Праздник Суккот, по-видимому, был торжеством в честь воцарения Яхве на святой горе при освящении Храма Соломона. Подобно Баалу, который, возвращаясь в свое обиталище на горе Цафон после победы над Мотом, приносил земле плодородие, Яхве обеспечивал плодородие Сиона и окрестных земель, что также входило в содержание этого древнего сельскохозяйственного праздника. Под музыку, рукоплескания и приветственный гул толпы Яхве восходил на свой престол в Двире, что сопровождалось оглушительным ревом труб (Пс 47:5–6 (46:6–7)). Громкая музыка, ритуальные восклицания и клубы фимиама, наполнявшие Храм, могли символизировать явление Бога народу на горе Синай посреди вулканического извержения (Пс 97 (96):2–6; Ис 6:4). Возможно также, что в Иерусалиме устраивалось шествие от источника Гихон к Храму, повторявшее путь Ковчега Завета на гору Сион. В иерусалимской литургии Яхве представал такой могущественной силой, что его восхваляли как царя не одной лишь горы Сион, а всей земли (Пс 47:2,7 (46:3,8); 99 (98):1–4). Этот Бог заслуживал главенства над всеми другими богами:

Задолго до того, как у древних евреев окончательно оформилась доктрина монотеизма, ритуалы и обряды, связанные с горой Сион, приучали народ Иудеи считать Яхве единственным богом, заслуживающем поклонения, – пока скорее на эмоциональном, чем на рациональном уровне.

Однако нельзя сводить обрядность Сиона к шумным торжествам. Из ранних псалмов паломничества видно, что она оказывала огромное воздействие на духовный мир личности. Посещение Храма переживалось как алия – восхождение. Взбираясь по крутым склонам из долины Хинном к Храму на вершине Сиона, паломники готовили себя к встрече с божественным (Пс 84:5–7 (83:6–8)). Это был не простой подъем в гору в физическом смысле, а «восхождение внутрь», туда, где внутренний мир смыкается с внешним. Люди испытывали чувство возвращения домой:

Образы покоя и обретения постоянного пристанища проходят через все тексты, посвященные Храму, начиная с того места Библии, где Давид впервые высказывает мысль построить в Иерусалиме «дом для обитания» Яхве (2 Цар: 10–12). Благодаря культу Храма, народ Иудеи сумел определить свое место в мире. Миф о сотворении мира говорил, что у всякой вещи во вселенной есть назначенное ей место, – ведь Яхве поставил предел водам, чтобы они не поглотили сушу. Когда сам Яхве обрел дом на Сионе, священная гора стала надежным приютом для иудеев. Они – народ, избранный Богом, – оказались в назначенном им месте. За стенами города обитали враги – разрушители, способные низринуть его в состояние первозданного хаоса, – но внутри границ, определенных Яхве, иудеи могли строить свой мир. В радости, которую вызывал у них вид Храма, возвышающегося над Сионом, проявлялось удовлетворение от пребывания – физически и духовно – в правильном месте. Посещение Храма не было нудной обязанностью. У безвестного псалмопевца «истомилась душа, желая во дворы Господни», где все его существо наполняется ликованием (Пс 84:1–2 (83:2–3)). Паломники ощущали прилив сил, поскольку обретали точку духовной опоры и освобождались от томящей неустойчивости и бессмысленности бытия. Из древних мифов они знали о долгих скитаниях по пустыне, где для человека не было надежды выжить, а Храм, единственная незыблемая точка среди вечного круговращения мира, давал им почувствовать себя действительно живыми, воспринять всю полноту бытия. Один день в Храме стоил тысячи дней вдали от него (Пс 84:10 (83:11)).

Однако это не означало, что в Иерусалиме поклонялись одному лишь Яхве. Историк-девтерономист судит о царях Израиля и Иудеи, опираясь на единственный критерий: цари, которые поддерживали только культ Яхве и уничтожали языческие святилища, «высоты» (бамот) и каменные обелиски (мацевот) соперничающих божеств, – хорошие, те же, которые поощряли поклонение чужеземным божествам, – плохие. В результате, как ни пространно повествование Девтерономиста, оно мало что сообщает нам о событиях, происходивших в те времена в Иерусалиме, поскольку о деяниях царей, не связанных с религиозными культами, рассказывается очень немного. Но даже рассказывая о царях, верных Яхве, Девтерономист не может скрыть того факта, что и при них в городе продолжали процветать культы других богов. Так, прославляя царя Иосафата (870–848 гг. до н. э.), который делал «угодное пред очами Господними», Девтерономист вынужден признать, что «народ еще совершал жертвы и курения на высотах» (3 Цар 22:43). Кроме того, Иосафат не видел ничего дурного в том, чтобы женить своего сына Иорама на Аталии (Гофолии), дочери израильского царя Ахава и его жены Изевель (Иезавели), ревностной последовательницы культа Баала. Аталия принесла этот финикийский культ в Иерусалим и построила в городе храм Баала, где служил сидонский священник Маттан (Матфан).