Кто-то плюхнулся на сиденье рядом с ним.

— Эй, Рено! А ты молодчина, знаешь?

Джерри оторвал взгляд от страницы и, пораженный секундной слепотой, не сразу разобрал, кто с ним говорит. Это был парень из их школы — одиннадцатиклассник, кажется. Закурив сигарету — обычная практика, хотя в салоне и висела табличка «Не курить», — он покачал головой.

— Давно этот придурок так не огребал — Леон, в смысле. Здорово ты его. — Он выдохнул дымом, и у Джерри защипало глаза.

— Угу, — откликнулся он, слегка растерянный. И удивленный. Любопытно, что до сих пор он думал о происходящем как о своей личной борьбе с Леоном, словно они с учителем были одни на всей планете. Теперь он понял, что ошибался.

— У меня эти долбаные конфеты уже вот где, — сказал парень. Его лицо сплошь усеивали прыщи, так что оно походило на рельефную карту. А пальцы у него были все в пятнах от никотина. — Я в Тринити второй год — перевелся из здешней средней после девятого класса, — и как же мне надоело все время чем-нибудь торговать! — Он попытался пустить колечко из дыма, но неудачно. Вдобавок дым снова попал Джерри в глаза, и их опять защипало. — Если не конфетами, так рождественскими открытками. Не открытками, так мылом. Не мылом, так календарями. Но знаешь что?

— Что? — спросил Джерри. Ему хотелось поскорей вернуться к географии.

— Мне ни разу не пришло в голову просто взять и сказать «нет». Как ты.

— Я еще уроки не выучил, — брякнул Джерри, не зная толком, что ответить.

— Нет, правда, Рено. Ты молодец, — с восхищением сказал парень.

Джерри невольно покраснел от удовольствия. Кому не хочется, чтобы им восхищались? И все же он чувствовал себя виноватым, зная, что похвала этого парня им не заслужена, что вовсе он не молодец — какое там! В голове у него стучало, в животе что-то угрожающе перекатывалось, и он вдруг сообразил, что сегодня утром его снова ждут перекличка и противостояние с братом Леоном. И конца этому не видно.

* * *

Стручок ждал его у входа в школу. Он стоял, напряженный и озабоченный, среди других ребят — точно приговоренные к казни, они делали последние затяжки перед роковым звонком. Увидев приятеля, Стручок отошел в сторонку. Джерри виновато последовал за ним. Он вдруг понял, что Стручок уже не тот веселый, беззаботный парень, с которым он подружился в начале года. Что случилось? Джерри так занимали собственные проблемы, что он не обратил внимания на перемены, происшедшие с его другом.

— Слушай, Джерри, на кой черт ты это сделал? — негромко, чтобы не слышали остальные, спросил Стручок.

— Что именно?

Но он знал, о чем говорит Стручок.

— Ну, на перекличке.

— Не знаю, Струч, — сказал Джерри. Перед Стручком не было смысла притворяться, как перед тем одиннадцатиклассником в автобусе. — Честное слово, не знаю.

— Смотри, допрыгаешься. С братом Леоном шутки плохи.

— Да ладно тебе, Струч, — Джерри хотел подбодрить друга, стереть беспокойство с его лица. — Это же не конец света. В школе четыре сотни учеников, которые продают конфеты. Какая разница, буду я их продавать или нет?

— Не так все просто, Джерри. Брат Леон тебя в покое не оставит.

Прозвенел предупредительный звонок. Ребята побросали окурки на землю или вдавили в песок, которым был наполнен ящик у входа. Кто-то еще затягивался второпях. Те, что сидели в машинах и слушали рок, стали выключать приемники и выбираться, хлопая дверцами.

— Так держать, братишка, — сказал кто-то, спеша мимо Джерри, и подкрепил свои слова традиционным для Тринити поощрением, хлопком пониже спины. Джерри не заметил, кто это был.

— Не сдавайся, Джерри. — А это уголком рта шепнул Адамо, который ненавидел Леона лютой ненавистью.

— Видишь, как все завелись? — прошипел Стручок. — Что важнее — футбол и твои отметки или какие-то вшивые конфеты?

Раздался второй звонок — значит, на то, чтобы добежать до своего шкафчика, а потом в класс, осталось две минуты.

К ним подошел старшеклассник по фамилии Бенсон. Те, кто учился последний год, любили шпынять новичков. На всякий случай лучше было держаться от них подальше. Но Бенсон явно направлялся в их сторону. Друзья знали, что он шизоид, напрочь лишенный тормозов, и никакие правила ему не писаны.

Приблизившись к Джерри и Стручку, он стал изображать из себя Джимми Кэгни[6]— горбиться и поддергивать рукава.

— Эй, корешок. Я бы… Я ни за что… Я ни за что б не согласился оказаться в твоей шкуре, хоть за тыщу, хоть за миллион… — Он игриво ткнул Джерри в плечо.

— Ты бы в его шкуру и не влез, Бенсон, — крикнул кто-то. И Бенсон, пританцовывая, отправился дальше — теперь уже Сэмми Дэвис[7], широкая ухмылка, тело извивается, ноги притоптывают.

Поднимаясь по лестнице, Стручок сказал:

— Сделай мне одолжение, Джерри. Возьми сегодня конфеты.

— Не могу, Струч.

— Почему?

— Просто не могу. Мне теперь деваться некуда.

— Долбаные Стражи, — сказал Стручок.

Раньше Джерри никогда не слышал, чтобы Стручок ругался. У него был мягкий, беззлобный характер, он никогда не отвечал грубостью на грубость, а во время тренировок, когда все скованно сидели, дожидаясь выхода на поле, в свое удовольствие носился по беговой дорожке.

— Дело не в Стражах. Они больше ни при чем. Дело во мне.

Они остановились у шкафчика Джерри.

— Ладно, — покорно сказал Стручок, понимая, что сейчас бессмысленно продолжать этот разговор. На Джерри вдруг накатила грусть. Уж очень расстроенным выглядел Стручок, точно старик под тяжестью всех мировых скорбей, — узкое лицо осунулось и вытянулось, в глазах мучительная тревога, как будто он только что пробудился от кошмара, который не в силах забыть.

Джерри отпер свой шкафчик. В самый первый учебный день он прикрепил кнопками к его задней стенке небольшой плакатик. На нем были изображены длинная полоса пляжа и широкое небо со сверкающей вдали единственной звездой. По пляжу шел человек — маленькая одинокая фигурка в окружении бесконечных просторов. Внизу плакатика стояла надпись: Осмелюсь ли я потревожить вселенную? Слова Элиота — автора «Бесплодной земли», которую они проходили по литературе. Джерри не был уверен, что вполне понимает смысл этого плаката. Но он таинственным образом задевал в нем какие-то струнки. Ученики Тринити по традиции украшали свои шкафчики плакатами, и Джерри выбрал этот.

Но сейчас у него уже не было времени размышлять над плакатом. Прозвенел последний звонок, и на дорогу до класса оставалось ровно тридцать секунд.