В чистом поле между Аугсбургом и Мюнхеном карету путешественников остановил отряд гусар. Вдалеке от мест, где можно было позвать на помощь, практически безоружные, они не могли дать достойный отпор солдатне и вынуждены были выйти из кареты. Командовал отрядом субъект в штатском; на ломаном французском он обвинил их в шпионаже. Пытаясь объяснить ему, что он не прав, Николя предъявил свои письменные полномочия, где красовался герб Франции, но субъект лишь отмахнулся, заявив, что сейчас их подвергнут личному досмотру и обыщут их багаж. Письмо императрицы осмотрели со всех сторон, но когда какой-то солдат вознамерился вскрыть его, субъект в штатском ему не позволил. Николя поторопился заявить, что вскрытие письма будет приравнено к оскорблению величеств, причем как одного королевского дома, так и другого. Находившийся в том же пакете медальон с изображением Марии Терезии осматривали долго, вертя во все стороны. Неудовольствие начальника возрастало, но солдаты, копавшиеся в их вещах, по-прежнему ничего не находили. Наконец, не сказав ни единого слова, отряд удалился, оставив после себя разбросанные по снегу вещи. Ликвидация последствий обыска заняла более часа. Николя заметил, что Рабуин то и дело посматривает в сторону окутанного туманом холма. Интересно, что он там заметил? Он спросил агента, однако тот не ответил.

Начало темнеть, когда они, наконец, смогли тронуться в путь. Холод сковал дорогу и засыпал ее снегом, быстро превратившимся в лед. Что искали сбиры, начальник которых велел обыскивать их столь тщательно, что они даже проверили содержимое ночного горшка Семакгюса? Николя еще раз порадовался, что для доставки депеш королевского посланника использовал свой метод заучивания текстов. На всякий случай он даже выучил наизусть список цифр, замещавших начало каждого абзаца, иначе говоря, ключ к своей системе. Если бы этот список нашли, он мог бы стать предлогом для их ареста. Нападение вооруженного отряда вполне вписывалось в череду чрезвычайных событий, случившихся со времени их приезда в Вену.

Когда они прибыли во Францию, погода настолько испортилась, что иногда трудно было ехать даже шагом. Ужасная зима, не собиравшаяся уходить, преподносила все новые сюрпризы. За городом в низинах снег сбивался в огромные, словно дома, кучи, быстро превращавшиеся в лед. Нередко приходилось буквально откапывать дорогу, и тогда все молча брались за лопаты. Временами сыпал ледяной дождь, и дорога немедленно покрывалась коркой льда толщиной в три дюйма; колеса с жутким треском ломали лед, разбрызгивая во все стороны острые мелкие льдинки. А вскоре началась оттепель и по дорогам хлынули потоки грязи.

Хозяева почтовых станций с большой неохотой предоставляли лошадей, и чтобы сделать их сговорчивыми, Николя приходилось использовать всю врученную ему власть. Повсюду ходили слухи, одни тревожнее других. Сырая осень, а следом суровая зима, холодные март и апрель, нескончаемые снег и лед препятствовали проведению сезонных сельских работ. Земля страдала и не могла родить. Как можно в таких условиях получить урожай зерна? Вдобавок говорили, что по ночам, когда шел ледяной дождь, на небе вспыхивало северное сияние. Некоторые уверяли, что видели, как из туманной мглы на землю падал кровавый град. Все эти дурные знаки, бередившие чувствительные умы, предсказывали беду. Способствуя нарастанию страхов, книгоноши, торговавшие альманахами, рассказывали перепуганным людям про солнечное затмение, ожидавшееся в 1775 году.

Чем ближе они подъезжали к Парижу, тем более противоречивыми и угрожающими становились новости. На подъезде к Шалону дорогу им преградила толпа враждебно настроенных крестьян. Обеспокоенный Николя отправил к ним Рабуина в качестве парламентера: Рабуин вышел из народа, и ему было проще найти с ними общий язык. Когда он вернулся, Николя сразу отметил его обеспокоенный вид.

— Народ ропщет, — сказал агент. — Как уже случалось при покойном короле, снова ходит слух о сговоре вельмож, что хотят уморить народ голодом. Эти люди не хотели говорить со мной, но в конце концов их прорвало, и они все мне выложили. В соседней деревне народ обрушил свой гнев на богатого мельника…

— Интересно, — заметил Семакгюс, — я никогда не слышал, чтобы говорили про бедных мельников. По нынешним временам, а тем более по тем, что наступают, это ремесло становится воистину привилегированным.

— И не без причины! Мельника обвинили, что из-за него подорожало зерно. Узнав о волнениях, силы охраны общественного порядка вышли на площадь и пригрозили недовольным, но угрозы остались без внимания, а отряду пришлось отступить под градом камней. Менее чем за час мельницу и прилегающие к ней постройки разрушили и сожгли. Ярость народа оказалась столь велика, что некоторые с налету хватали домашнюю птицу и отрывали ей головы.[15]

— Фи! — воскликнул Николя. — Мужланы! А что же власти? Никакой реакции?

— Обижаете. В село прислали отряд канониров, арестовали более двухсот мятежников. Судья по уголовным делам Шалона уверяет, что этот случай будет иметь самые серьезные последствия. К волнениям прибавляется страх, кочующий из деревни в деревню, словно сказки волшебной феи, и доводящий людей до безумия.

— Не преувеличивайте! — проворчал Семакгюс. — Не надо нас пугать новым зверем из Жеводана! Его давным-давно истребили.

— Смейтесь, сударь, только от этого ничего не изменится. Рассказывают, что в окрестных лесах появилась женщина со змеиной головой, которая воет на луну. Говорят, она появляется всякий раз, когда королевству грозит опасность. Впервые ее заметили в 1740 году.

— О! — удивился Николя. — Почему именно в тот год?

— Сразу видно, что вы еще молоды, — ответил Семакгюс. — Это был жуткий год, самый худший среди всех в этом веке. Зима, как и сейчас, казалось, не кончится никогда. Первые всходы на полях появились только в мае. Тогда то и дело устраивали молебны и процессии с реликвиями. Жара и засуха были ужасны. Десятки тысяч людей умерло. Это время осталось в памяти как эпоха бедствий.

— Все знают, — подал голос Рабуин, — что начиная с 1740-го, каждые семь лет несчастья повторяются.

— Что ж, посчитаем, — произнес Николя, загибая пальцы. — Итак, 1747-й?

— Началась война за Австрийское наследство, — подхватил Семакгюс.

— 1754-й?

— Выбирайте: рождение Людовика XVI, изгнание епископа Парижа.

— Нет, этот год не подходит для рокового! 1761-й?

— Шуазель ведет борьбу и… Ле Флок становится комиссаром!

Все рассмеялись.

— 1768-й.

— Новая любовница: госпожа Дюбарри!

— 1775-й, он сейчас на дворе. Насколько я понимаю, нам надобно остерегаться 1782 и 1789 годов!

— Что касается вашей женщины со змеиной головой, — начал Семакгюс, — то она напомнила мне одно старинное предание. Замок Лузиньян в Пуату прославился тем, что в нем время от времени появлялась фея Мелюзина, чье тело оканчивалось хвостом как у змеи. Явившись глубокой ночью, она трижды вскрикивала нечеловеческим голосом. И так каждые семь лет, всякий раз, когда Франция оказывалась накануне бедствия. Нет сомнений, что ваша змея — внучка той феи, но, проделав путь от Пуату до Шампани, сказочная дама, благодаря воображению и местным поверьям, обрела несколько иной облик.