— Я в отчаянии. Кто мог такое предвидеть?

— Я, — произнес Николя, — уже на Рождество. Я заметил некоторые перемены в его поведении, и меня, как отца, они были обязаны насторожить…

— Что сделано, то сделано, — вздохнул Ноблекур. — Бывают необъяснимые и неотвратимые поступки, совершенные в согласии с нашим характером и сиюминутной необходимостью.

— В свое время надо будет выяснить и причины, и повод. Бурдо, я счастлив вновь видеть вас, мне вас очень не хватало…

Инспектор моментально расцвел. Слова Николя, произнесенные им не в самую радостную минуту, наполнили его неизъяснимым ликованием. Он подтянулся.

— Я встретился с начальником коллежа, с наставниками, слугами и товарищами Луи. Все хвалят ум, воспитанность и честность вашего сына. Действительно, начиная с Рождества успеваемость его несколько ухудшилась. У него появилась какая-то навязчивая идея. На чердаке коллежа состоялась своеобразная дуэль на острых циркулях. Детская выходка, результат ссоры с одним надменным учеником. Дуэлянтов развели. Повод? Все молчат. Никто ничего не говорит. Луи бежал, бросив все свои вещи, за исключением печатки и томика «Метаморфоз», подаренного господином де Ноблекуром.

Взволнованный старый магистрат направился к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Сирюс тихо поскуливал, царапая ногу хозяина.

— Он раздал друзьям остатки айвового мармелада.

— И все?

— Никаких следов. Вам лучше меня известно плачевное состояние наших дорог. Я расспросил всех, кто проживает поблизости, спрашивал на почтовых станциях, тамошних крестьян. Ничего! Никто его не видел. Хуже того, начальник поведал мне весьма тревожный факт: за два дня до его… отъезда прибыл какой-то человек и попросил встретиться с Луи, чтобы передать ему от вас письмо…

— От меня? Но я не писал ему никаких писем!

— У начальника не было оснований запретить просителю увидеться с мальчиком.

— Равно как и соглашаться на это свидание!

— Узнав ваш почерк, Луи какое-то время беседовал с этим человеком наедине. На следующий день он выглядел таким мрачным, каким его еще никто ни разу не видел.

— Вам описали загадочного незнакомца?

— Это был капуцин.

— Опять капуцин! Не люблю капуцинов. Мне довелось сталкиваться с ними не в самых приятных обстоятельствах. Особенно мне запомнился один субъект. Настоящая тень в плаще из ночи! Помните, когда…

— Вы правы, темная ряса с капюшоном является надежнейшим прикрытием, когда хочешь остаться неузнанным.

— Я опасаюсь, что Луи похитили, и это похищение связано с моей поездкой в Австрию. Мой мозг уже заработал в этом направлении.

Бурдо вздрогнул.

— Вы подвергались опасности; так я и знал!

— Потом я вам все в подробностях расскажу. Сейчас же…

— Не могу поверить, что Луи добровольно не сообщил отцу мотивы своего поступка, — вмешался в разговор Ноблекур; когда он повернулся к друзьям, стали видны его покрасневшие глаза. — Не верю, что он может быть столь скрытным, и по-прежнему полностью ему доверяю.

Николя встал и протянул руку старому другу.

— В тот день, когда я переступил порог этого дома, я оказался под одной крышей с мудростью и добротой…

— Теперь, — продолжил Ноблекур, — попробуем успокоиться и рассуждать логически. И запасемся терпением. Не сомневаюсь, Бурдо поставил на ноги всю нашу полицию, которой так завидуют в Европе. Будем ждать новостей, и те не замедлят на нас обрушиться.

Бурдо кивком поддержал его.

— Господин Ленуар, господин де Сартин и господин де Вержен хотели встретиться с вами сразу после вашего приезда. А королева, как говорят, трижды спрашивала, когда вы вернетесь.

Покопавшись в секретере, Ноблекур вытащил оттуда два письма и протянул Николя.

— Доставлены несколько дней назад. Исчезновение Луи так взволновало меня, что я о них совершенно забыл.

Николя узнал привычный маленький квадратик цвета морской воды и беспорядочный почерк Эме д’Арране. При виде его, несмотря на царившее в голове смятение, на сердце у него потеплело. Другое письмо заинтриговало его: почерк незнакомый размашистый, с длинными вертикальными линиями, ложившимися под таким большим углом, что казались скорее горизонтальными; темно-красная, почти черная печать. Сунув письмо Эме в карман, он попросил друзей извинить его и, отойдя в сторону, со священным трепетом сломал загадочную печать. Внутри лежала еще одна записка, тоже запечатанная. При виде герба и почерка ему стало дурно, и ему снова пришлось сесть. Обменявшись тревожными взорами, Бурдо и Ноблекур окружили его.

— Дурные известия?

— Прошлое стучится в мою дверь, и я не знаю, что уготовано мне судьбою.

Я только что прочел шедевр Тюрго. Похоже, мы наконец-то обрели и новые небеса, и новую землю!

Вольтер

Взор Николя затуманился; он тяжело вздохнул.

— Это письмо от моей сестры, Изабеллы де Ранрей. Сами понимаете, сколько волнений… Я поднимусь к себе переодеться. Затем я отправлюсь к Ленуару, а завтра с раннего утра поеду в Версаль. Пьер, мне бы хотелось, чтобы вы вместе со мной отправились на улицу Нев-Сент-Огюстен. Можете быстро найти экипаж?

— Надеюсь, вы с нами поужинаете? — спросил господин де Ноблекур. — Полагаю, и вы тоже, Бурдо? Я пригласил Лаборда. Только друзья! Вы сможете отвлечься от мрачных мыслей. Все домашние отправились к вечерне в Сент-Эсташ, они хотели помолиться за… Но все будет подано вовремя. Вы же знаете Катрину!

— Если бы я отказался, вы были бы вправе счесть меня неблагодарным.

С тяжелым сердцем он поднялся к себе в комнату. Сев на кровать, он развернул письмо Изабель и принялся читать:

3 апреля 1775 года,

в замке Ранрей

Сударь брат мой,

Впервые я с превеликой радостью называю вас братом, именем, связавшим нас навек. Когда вы получите это письмо, я уже приму постриг. Я совершенно сознательно приняла решение стать монахиней в обители королевского аббатства Фонтевро. Древность нашего рода и наследство моей тетушки Генуэль позволяют мне совершить сей исполненный гордыни поступок. Матушка настоятельница, урожденная Пардальян д’Антен, приходится кузиной моей покойной тетке. Я сложила к стопам моего божественного супруга весьма существенное приданое.

Поэтому я распорядилась, чтобы наследство нашего отца перешло к вам полностью. Друзья, которые у меня еще имеются при дворе, сообщили мне, что вас называют «наш дорогой Ранрей». Мне известно, что в свое время вы отказались принять из рук нашего короля звание и титул, принадлежащие вам по праву. Так примите же их из рук сестры, предоставив, таким образом, своему сыну шанс на блестящее будущее. Вам даровали должность комиссара; вы ни единым поступком не запятнали ее; более того, вы прославили ее своими подвигами. Так носите же без всяких угрызений титул маркиза де Ранрея. Исполните желание вашего отца, которое, будь он жив, он сам бы вам сообщил. Но, увы!.. Вы можете не делать достоянием гласности сей вполне законный поступок, лишь знайте, что замок наш отныне принадлежит вам, и наш управляющий Гийар будет теперь отчитываться вам. Не терзайте ни вашу душу, ни вашу совесть, а просто примите этот дар от той, которая добровольно решила заживо похоронить себя в могиле, примите его, как некогда приняли перстень и шпагу нашего отца.