Вот ведь человеческая натура, подавай человеку все! Просто так отдать он не хочет ничего и никого. Сегодня у Славы есть Аркадий, которого она любит, и наконец-то родился их обожаемый Мишка.

А вот поди ж ты, и про Майера она думает, и где-то свербит и по поводу Саввы. Но это все было потом, потом. А тогда она приехала в Висбаден, ощущая себя авантюристкой, с чувством тревоги, неуверенности и небольшой вины. Да, она не любит мужа, и, возможно, он тоже любит свою маму больше, чем жену. И все-таки она – замужняя женщина, у нее есть обязательства. Боже, как молниеносно все может измениться в жизни…

Глава

17

В душе у Риты тоже все всколыхнулось. Она уже не знала, зачем отдала эти письма Славе. Столько лет жили они себе спокойно в пыльном чемодане, она их не доставала, не перечитывала и как будто даже забыла об их существовании. А тут, читая Славину книжку, почувствовала – как ножом прошлось по сердцу. А ведь Слава пишет и про нее, Риту. Столько искренности в ее книгах, столько откровенности!

А еще захотелось поделиться. Поделиться-отделаться. Столько лет прошло, а та история все равно жила в ней. Глубоко где-то дремала. А вот увидела Рита эти письма, отдала московской подруге, и будто не было тех лет, как будто наяву увидела Пашу, его улыбку, и опять зазвучал его голос, которым про себя она читала его письма.

В свое время она знала их наизусть, повторяла про себя, когда ссорилась с мужем, думала: вот оно – настоящее. А потом, когда Паша прилетел к ней в Ленинград, смотрела на него как на чужого, постороннего человека. Он даже был ей неприятен, хотелось, чтобы поскорее уехал, чтобы не тормошил. Все эти письма мгновенно показались ей ненатуральными, язвительными и поучающими, а где-то даже смешными. Тоже мне, нашел тургеневскую девушку.

В Германии она и совсем выбросила ту историю из головы. Давно нет в живых Петра, ей самой пришлось пробивать себе дорогу в чужой и не очень любимой стране, было не до любовных историй, не до воспоминаний.

Пожалуй, всего раз в год она точно вспоминала этого человека. В свой день рождения. И как мантру повторяла то его письмо:

«Хорошая моя,

сердечно поздравляю тебя с днем рождения. Как здорово, что ты родилась. Как хочется, чтобы ты это повторила. Родилась бы снова, такой же прекрасной, но более счастливой, чтобы сбывались все твои мечты, чтобы с тобой всегда был человек, который любил бы тебя, как я. Но любил бы, не надоедая письмами, был бы рядом, не претендуя ни на что, кроме возможности и права любить тебя, как я».

Слава увезла Пашины письма и оставила тревогу в душе.

И еще этот нелепый вопрос: а правду ли про себя рассказывал Павел, а был ли он настоящим? Рита никогда не задумывалась об этом, приняла рассказ как данность, а всю историю – как сказку, которая слетела с небес в ее серую и суматошную жизнь в маленьком Колпине (городке недалеко от Ленинграда), с ее вечными тетрадками, педсоветами и подготовками к занятиям.

* * *

Рита любила свой маленький город на реке Ижоре. Много зелени, мосточки через реку – красивый провинциальный городок с хорошей инфраструктурой, своим театром и домом культуры, и всего двадцать шесть километров до Ленинграда. Только в Ленинград ездили редко, скорее, в Павловск, когда выдавались спокойные выходные. В основном же ее жизнь состояла из постоянной круговерти: дом-работа, работа-дом. С мужем постоянная ругань, каждый раз начинающаяся на пустом месте:

– Где мои носки?

– Куда ты их положил.

– Но ведь ты стираешь белье!

– Ну так постирай сам хотя бы один раз!

И все, и пошло-поехало. Почему? Зачем?

Почему-то казалось, что с Павлом не нужно будет стирать носки… С ним разговоры предстоят только о прекрасном…

* * *

Она тогда приехала в Кисловодск по профсоюзной путевке, жутко замотанная, еще и с подозрениями на гастрит. Путевку обещали давно, и как хорошо, что хотя бы часть ее совпала с майскими праздниками, иначе директор ни за что не отпустила бы.

Рита понимала всю ответственность перед коллегами, которые ее замещали, перед мужем, которому придется целых две недели самому стирать носки, ужасно скучала по своим мальчишкам, понимая их приподнятое настроение, но и немного расстраиваясь. Подростки, что с них возьмешь: они даже рады, что мать уезжает. Свобода! Делаем, что хотим.

Неужели ее Петр тоже так думает? Рита была уверена, что у них с мужем любовь, просто они оба устают на работе. Они же умеют в ночной тишине сказать друг другу все самые важные слова.

И его тихое «Ты прости меня» каждый раз доказывало, что она права. Конечно же, у них все хорошо. Кто не ругается?

* * *

Кисловодск поразил ее сразу и безоговорочно: воздухом, пробивающейся травой, свежей листвой на деревьях. Можно было снять плащ, подставить лицо весеннему солнцу и дышать, дышать. В комнате с ней жили две молодые девушки из Воронежа. Страшные хохотушки Зина и Тома поначалу раздражали, а потом еще больше способствовали хорошему настроению, готовности к отдыху и лечению.

Врач при первом же знакомстве, читая ее карту, хмуро качала головой и назначала ей все больше и больше процедур:

– Вода из источника, естественно, три раза в день. Тут у нас это называется – ходить на водопой. Вот и ходите. По тропинке три раза в день за полчаса до еды. Ванны кислородные, массаж, грот…

Рита послушно кивала, ни от чего не отказывалась. Лечиться так лечиться.

Соседки-хохотушки только пили воду и гуляли, а вечерами ходили на танцы или в кино.

– Здесь воздух лечит, по всем процедурам ходить – скорее заболеешь.

Рита с девчонками не соглашалась, но к вечеру так уставала от беготни, что на танцы сил не оставалось, иногда дремала в кино. А чаще всего, отстояв очередь к телефону-автомату два раза, поговорив сначала с мужем, а потом покричав маме, которая вечно ничего не слышала, тихо шла в номер, читала перед сном и засыпала как убитая.

В этой беготне она не сразу и разглядела высокого подтянутого мужчину, немного театрально и жеманно представившегося и с интересом на нее поглядывающего. Только Терентьевича ей в этой жизни не хватало.

* * *

– Рит, а что это у тебя за кавалер за столом?

– Терентьевич какой-то! Да шут