лет, а Любови Менделеевой – шестнадцать. И состоялось это новое-старое знакомство в связи с постановкой спектакля в имении Менделеевых Боблово, которое находится недалеко от Клина. Молодежь с энтузиазмом взялась за «Гамлета» Шекспира и к участию в спектакле привлекли соседа – Александра Блока. Офелию должна была играть. Люба. Так под стихи Шекспира зародилось чувство двух людей, любовь которых неотделима от культуры Серебряного века.

Впоследствии Любовь Менделеева в своих воспоминаниях так писала об этом дне:

«О день, роковой для Блока и для меня! Как был он прост и ясен! Жаркий, солнечный, июньский день, расцвет московской флоры. До Петрова дня еще далеко, травы стоят еще не кошенные, благоухают. Благоухает душица, легкими, серыми от цвета колесиками обильно порошащая траву вдоль всей “липовой дорожки”, где Блок увидел впервые ту, которая так неотделима для него от жизни родных им обоим холмов и лугов, которая так умела сливаться со своим цветущим окружением. <…> После обеда, который в деревне кончался у нас около двух часов, поднялась я в свою комнату на втором этаже и только что собралась сесть за письмо, слышу: рысь верховой лошади, кто-то остановился у ворот, открыл калитку, заводит лошадь и спрашивает у кухни, дома ли Анна Ивановна? Из моего окна ворот и этой части дома не видно; прямо под окном пологая, зеленая железная крыша нижней террасы, справа – разросшийся куст сирени загораживает и ворота, и двор. Меж листьев и ветвей только мелькает. Уже зная, подсознательно, что это “Саша Бекетов”, как говорила мама, рассказывая о своих визитах в Шахматове, я подхожу к окну. Меж листьев сирени мелькает белый конь, которого уводят на конюшню, да невидимо внизу звенят по каменному полу террасы быстрые, твердые, решительные шаги. Сердце бьется тяжело и глухо. Предчувствие? Или что? Но эти удары сердца я слышу и сейчас и слышу звонкий шаг входившего в мою жизнь».

Итак, было предчувствие судьбы, встречи, которая несет в себе целый мир…

«Что было мне нужно? Почему мне захотелось внимания человека, который мне вовсе не нравился и был мне далек, которого я в то время считала пустым фатом, стоящего по развитию ниже нас, умных и начитанных девушек? Чувственность моя еще совсем не проснулась: поцелуи, объятья – это было где-то далеко-далеко и нереально. Что меня не столько тянуло, сколько толкало к Блоку… “Но то звезды веленье”, – сказала бы Леонор у Кальдерона».

В момент самого представления (спектакля) уже летали искры между главными героями. Была завязка романа, о котором его участники, может быть, даже и не подозревали…

«Первый и единственный за эти годы мой более смелый шаг навстречу Блоку был в вечер представления “Гамлета”. Мы были уже в костюмах Гамлета и Офелии, в гриме. Я чувствовала себя смелее. Венок, сноп полевых цветов, распущенный напоказ всем плащ золотых волос, падающих ниже колен… Блок в черном берете, колете, со шпагой. Мы сидели за кулисами в полутайне, пока готовили сцену. Помост обрывался. Блок сидел на нем, как на скамье, у моих ног, потому что табурет мой стоял выше, на самом помосте.

Мы говорили о чем-то более личном, чем всегда, а главное, жуткое – я не бежала, я смотрела в глаза, мы были вместе, мы были ближе, чем слова разговора».

Спектакль состоялся. А потом была беседа… И прогулка… двух молодых людей, почувствовавших внезапную тягу друг к другу.

«Был этот разговор и возвращение после него домой. От “театра” – сенного сарая – до дома вниз под горку сквозь совсем молодой березничек, еле в рост человека. Августовская ночь черна в Московской губернии и “звезды были крупными необычно”. Как-то так вышло, что еще в костюмах (переодевались дома) мы ушли с Блоком вдвоем в кутерьме после спектакля и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Мы были еще в мире того разговора и было не страшно, когда прямо перед нами в широком небосводе медленно прочертил путь большой, сияющий голубизной метеор. “И вдруг звезда полночная упала”.

Перед природой, перед ее жизнью и участием в судьбах мы с Блоком, как оказалось потом, дышали одним дыханием. Эта голубая “звезда полночная” сказала все, что не было сказано. Пускай “ответ немел”, – “дитя Офелия” и не умела сказать ничего о том, что просияло мгновенно и перед взором и в сердцах.

Даже руки наши не встретились и смотрели мы прямо перед собой. И было нам шестнадцать и семнадцать лет».

Этот спектакль и встреча с юной Любой произвели сильное впечатление на Блока. Нельзя сказать, что это была его первая любовь. К тому времени он уже познал чары зрелой женщины, которая была старше его на двадцать лет. Ксении Михайловны Садовской. Но юная Люба была как вестница иных миров. Блок написал цикл стихов, связанных с этим летом и спектаклем. Первое стихотворение из этого цикла было написано уже 2 августа.

Я шел во тьме к заботам и веселью

Вверху сверкал незримый мир духов.

За думой вслед лилися трель за трелью

Напевы звонкие пернатых соловьев.

И вдруг звезда полночная упала,

И ум опять ужалила змея…

Я шел во тьме, и эхо повторяло:

«Зачем дитя Офелия моя».

Люба кажется ему «дитем». Как странно и как характерна эта деталь. Возможно, из этого взгляда потом родится восприятие Любови Менделеевой как Музы и символа Вечной Женственности. Существа не реального, а возвышенного, парящего над миром.

Образ Офелии «в цветах, в причудливом уборе из майских роз и влажных нимф речных» не оставлял поэта. Он пишет еще одно стихотворение и еще… Зимой он вспоминает летнее блаженство… Строгая неприступная Люба казалась ему недосягаемой…

Мне снилась снова ты, в цветах, на шумной сцене,

Безумная, как страсть, спокойная, как сон,

А я, повергнутый, склонял свои колени

И думал: «Счастье там, я снова покорен!»

Но ты, Офелия, смотрела на Гамлета

Без счастья, без любви, богиня красоты,

А розы сыпались на бедного поэта,

И с розами лились, лились его мечты…

Ты умерла, вся в розовом сияньи,

С цветами на груди, с цветами на кудрях,

А я стоял в твоем благоуханьи,

С цветами на груди, на голове, в руках…