Казалось, он ожидал от нее некоторой нерешительности, но не увидев этого, не показал, что уязвлен, а лишь выглядел удивленным.

«Наверное, привык к чересчур застенчивой Томас, – подумала она. – Ладье, которая боится повысить голос».

– Как неудобно, что пришлось расчистить наш график из-за этой процедуры, да? – проговорил он, и напыщенности в его голосе теперь слышалось меньше, чем прежде. Под ее невозмутимым взглядом он словно поник, пусть и старался искупить это громкостью и, очевидно, выразительностью.

– Вы на меня плюетесь, – холодно проговорила Мифани.

Он запнулся, когда она стала вытирать лицо салфеткой. Не отводя от него глаз, она увидела, как его взгляд лихорадочно перескочил куда-то за ее спину. Он отступил назад и вежливо кивнул подошедшему.

– Ладья Гештальт, – проговорил он уважительно. – Добрый день.

«Ах, вот оно как устроено, – догадалась Мифани. – Гештальт обеспечивает защиту, а Томас занимается счетоводством».

Она быстро обернулась – и в замешательстве отпрянула. Из лифта вышли не близнецы – но гораздо более высокий и крепко сложенный мужчина. Она поняла, что это, видимо, было третье из тел Гештальта, и с интересом его осмотрела.

«Ох, Томас! Недурной у тебя вкус», – подумала она.

Роберт Гештальт был красив и могуч на вид. В обыденных штанах цвета хаки и футболке с короткими рукавами, он, буквально источая уверенность, двинулся вперед.

– Добрый день, Перри, – спокойно поздоровался Гештальт, после чего обратил внимание на нее. – Мифани, отлично выглядишь, – произнес он с еще бо́льшим очарованием. Выдавали его лишь глаза.

«Не забывай, – напомнила она себе, – у тебя только что закончилась встреча с этим человеком и ты слышала, как он убил кучу людей. Пусть он и в другом обличье, но это все равно он».

– Мне ужасно жаль, что это произошло, – заметил он ей. – Знаю, как ты не любишь эти допросы. Но нам нужно просто это выдержать и все.

Он предложил Мифани руку, чтобы повести ее к креслам, и она нерешительно ее приняла.

Когда их кожа соприкоснулась, она испытала шок.

Будто она прыгнула в бассейн с холодной водой, и ее тут же окутали течения. Каждый поток шел отдельно от остальных. Она чувствовала, будто может протянуть руку и нарушить ход этого движения – перенаправить его, исказить или полностью остановить. Все это выглядело сложно, ужасно сложно, и Мифани понимала, что система охватила все физическое тело Гештальта.

«О боже!»

Она разом обрела контроль над этим человеком – и не насильственным образом, а просто силой собственного разума. Она более не была беззащитна – она была опасна.

«Томас, теперь я понимаю, почему ты не могла решиться, но бояться этого тебе не стоило!»

Ошеломленная, она позволила сопроводить себя к одному из кресел посередине, и там ей подали чашку кофе. Она с интересом посмотрела на Гештальта – на его симпатичном лице была самодовольная ухмылка.

«Думаешь, у меня голова вскружилась, потому что это ты такой красавчик? Да это потому, что я могу раздавить тебя на месте».

Оглядевшись вокруг, она увидела, что остальные тоже усаживались в кресла. Два ряда в форме подковы, причем внутренний был расположен немного ниже, чтобы не загораживать обзор сидящим сзади. Будто в очень дорогой приватной ложе на подпольном футбольном матче. Возле штор стоял представительный джентльмен в костюме. Он неловко прочистил горло.

– Уважаемые ладьи, леди и джентльмены, – начал он, – мы ведем наблюдение за этим человеком уже три дня, с тех пор, как он прибыл в страну. Он пользуется голландским паспортом на имя Питера Ван Сьока и, согласно легенде, приехал в командировку по заданию своего работодателя, то есть «Рыболовной компании Зейконинг». С момента его прибытия в Хитроу из Амстердама внимание наших агентов привлекли определенные признаки, и в соответствии с процедурами, утвержденными ладьей Томас, за ним было начато скрытое наблюдение. Наши люди вошли в его номер в мини-гостинице и установили прослушивающие устройства и видеокамеры. Агенты Шахов, наблюдающие за мистером Ван Сьоком, отметили, что в ходе своих передвижений по городу он несколько раз проехал мимо Ладейной и уделил некоторое внимание ее зданию. Вчера вечером он снял проститутку, заплатив ей, чтобы она провела в его номере всю ночь. Сегодня утром субъект прибегнул к нечеловеческим способностям, совершил убийство и, полагаем, начал поедание проститутки. Тогда-то пешки и сделали ход. Когда они появились, субъект продемонстрировал еще бо́льшие способности, разрушив часть мини-гостиницы, и только после этого его удалось задержать. – Мужчина говорил осторожно и сухо, совершенно не выдавая эмоций, но из-за его приглушенного тона вся речь казалась нелепой. – Затем его сразу же перевели в Ладейную.

«Черт возьми, – подумала Мифани. – Это жестко».

Она обернулась в поисках Ингрид и увидела, что ее секретарь сидит сразу же за ней. Ингрид явно чувствовала себя не в своей тарелке, но держалась с достоинством. Мифани улыбнулась ей, и Ингрид, удивившись, улыбнулась в ответ. Когда Мифани повернулась обратно к шторам, то почувствовала, как под ней что-то смялось – словно она сидела на чем-то бумажном. Пошарив там рукой, она достала аккуратно сложенный пакет из вощеной бумаги.

– Гештальт? – обратилась она к телу, сидевшему рядом. – Что это?

– Мифани! – воскликнул он. – Ты же всегда носишь с собой бумажный пакет. Сама ведь знаешь, что не переносишь этих допросов, – ответил он мягко, стараясь ее успокоить, но ей его тон показался, скорее, покровительственным.

– А, ну конечно. Просто не ожидала найти его под собой, – ответила Мифани, кладя пакет на колени.

«Неужели Томас от этого тошнило?»

Ей едва удавалось представить робкую особу в этом тельце, которую тошнит на глазах у всех этих людей. Если не считать Ингрид, которую Мифани сама пригласила спонтанно, она была единственной женщиной в комнате.

«Бедная Томас, – подумала она. – Как ей, наверное, было неловко. – И с сомнением посмотрев на шторы, спросила себя: – Интересно, что сейчас будет?»

Шторы колыхнулись и раздвинулись. Когда красные ткани отъехали в стороны, свет в комнате потускнел.

«И правда: будто это театр, а мы в частной ложе», – мелькнула тревожная мысль.

Перед зрителями оказалось толстое стекло, а за ним – комната, облицованная бледно-голубой плиткой. С потолка струился мягкий свет ламп. В воображении Мифани всплыла каменная плита, к которой цепями прикован какой-нибудь бедолага, но вместо этого она увидела нечто, больше напоминающее обложенное толстыми подушками стоматологическое кресло. На нем сидел мужчина, глаза его были закрыты. Рукава его рубашки были аккуратно обрезаны, штанины закатаны. Лоскутами ткани на запястьях, талии и лодыжках он был привязан к стулу и не шевелился. Что-то в клинической прагматичности этой обстановки вселяло трепет больший, чем всплывшие у Мифани в памяти картины ужасов средневековья.