Она увидела полицейский автомобиль, когда была на последней ступеньке. Там сидели двое в форме. Она наклонилась, сняла ботинок и притворилась, будто вытряхивает из него надоевший камешек. Ей нужно подумать. Но времени на раздумье мало.

Не получалось.

Она проследила за двумя ребятишками на велосипедах. Полицейские на них и не взглянули.

Думать не получалось.

Все было по-прежнему. Как всегда.

Она надела ботинок, выпрямилась и пошла, как будто дождь ее ничуть не заботил. Твердыми шагами – прямо к подъезду. Она думала о тех, кто наваливался на нее всем телом, об их лицах, которых она не помнила. Так она думала о них и шла прямо, прямо…

Они и не шевельнулись. Сидели на передних сиденьях и смотрели, как она проходит мимо.

Она вошла в подъезд. Подождала немного.

Ничего.

Она досчитала до шестидесяти. Минута. Через минуту она спустится в подвал.

Она прислушивалась, не раздадутся ли шаги у нее за спиной или голос, приказ остановиться, обернуться и проследовать к автомобилю.

Ничего.

Заставив себя не думать больше об этом, она начала спускаться по лестнице. Два пролета. Она шла не слишком быстро, стараясь не очень тяжело дышать, быть бесшумной. Она думала о двери на седьмом этаже. Об огромной дыре, что зияла там, через которую кто-то выпустил на свободу ее саму.

Она оказалась там, когда услышала удары топора, взятого из противопожарного ящика. Какой-то человек в полицейской форме откалывал от двери крупные щепки, а Дмитрий швырнул Лидию, вернее, ее бесчувственное тело на пол и бросился навстречу людям, входившим в квартиру.

Она остановилась на мгновение, попыталась восстановить дыхание.

Почти три года она ждала этого.

Она не понимала.

Уже целые сутки она свободна, ходит себе по городу, а ощущение такое, как будто она никогда и не бывала в той квартире с двумя огромными кроватями, никогда не стояла часами в прихожей, уставившись на электронный замок.

Она продолжала спускаться, вскоре показался последний пролет. Вот он, подвал. Она обернулась. Где-то там, наверху, та дверь с дырой. Она резко выбросила в ту сторону руку с вытянутым средним пальцем. Алена адресовала этот жест всем тем, кто больше никогда уже не придет и не позвонит в дверь.

Железная дверь, ведущая в подвал, оказалась серой и холодной на ощупь. Алену не назовешь сильной, но, пожалуй, она бы с ней справилась с помощью лома. Она так делала давным-давно, еще в Клайпеде. Тяжелая тогда выдалась ночка, но теперь она вспоминала о ней чуть ли не с радостью – ведь это было тогда, в другой жизни.

Она сняла с плеча сумку и поставила ее на каменный пол. Пакеты с платьями, сверток с бусами и сережками и моток веревки положила рядом.

Он лежал где-то тут, на дне, лом-то.

Продавец в хозяйственной лавке еще рассмеялся: «Лом и шнур – да ты явно готовишь преступление! Хотя совсем не похожа на преступницу». Она тогда в ответ тоже рассмеялась: «I live in an old house, – сказала, – you know, I just need a strong man and some tools».[7]Она посмотрела на него, как смотрела на тех, кто с ней спал. Она знала – им нравится, когда она так смотрит. И он отдал ей моток веревки бесплатно, да еще пожелал удачи. Со старым домом и сильным мужиком.

Это было легко. Самое необходимое у нее есть. Она подняла лом, приложила оба его жала к замку и навалилась всем весом на второй конец. Раз, другой, третий… Безрезультатно.

Она боялась, что ее услышат.

Но выбора не было.

Она снова приложила стальные жала к двери, загнала их поглубже под замок, нажала несильно – для пробы, а потом навалилась всем телом.

Замок поддался, но по всему подвалу разнесся глухой лязг. Да такой, что казалось – все до единого жильцы дома услышали.

Она легла на пол, как будто это помогло ей стать меньше, незаметней.

Она выждала. Снова досчитала до шестидесяти.

Было по-прежнему тихо. Никто не хлопал в тревоге входными дверями, не спускался по лестнице, чтобы проверить, откуда шум. Она поднялась, собрала свои шмотки, снова засунула их в сумку.

Потом еще раз досчитала до шестидесяти.

Нажала на дверь – и та легко распахнулась.

Перед ней был длинный коридор с белыми бетонными стенами. И где-то вдалеке – еще одна дверь. Она знала, что за ней – те самые подвальные помещения, куда ей надо попасть.

Она уже взялась покрепче за лом, когда заметила, что дверь не заперта.

Кто-то тут уже побывал до нее. И этот кто-то мог в любой момент вернуться, чтобы запереть эту чертову дверь.

Она открыла ее.

Пахнуло затхлостью, сыростью.

Ее глаза на мгновение уставились в темноту.

Пахло еще чем-то.

Мужским одеколоном. Тем самым. Любимым одеколоном Дмитрия. Впрочем, его могли использовать и другие. Она замерла на месте. До боли стеснило грудь. Ей стало трудно дышать, как будто, как она ни старалась вдохнуть, воздух не шел в легкие.

Там кто-то был.

Алена подумала о билете на паром, о воде, на которую она смотрела, сидя на набережной.

Чьи-то шаги.

Чьи-то шаги по кирпичному полу.

Она заплакала. Она заплакала и тихо прошмыгнула вдоль стены к ближайшему проходу, спряталась в каком-то закутке. Она пересидит здесь, пока все не закончится.

Она сидела там долго. Кто-то ходил по подвалу, открывал и закрывал двери, перекладывал, судя по звуку, что-то тяжелое. Звуки пронзали ее, пока она не перестала их слышать.

Наступившая тишина была еще хуже.

Она задыхалась от рыданий и мотала головой, пока наконец не осознала, что осталась в подвале одна.

На ватных ногах, с кружащейся головой, она поднялась и двинулась в путь. Зажигать свет она не стала – она знала, где лежит то, что ей нужно, и могла дойти туда на ощупь.

Она знала, куда идти.

Не зря же она однажды провела здесь, в этом спертом влажном воздухе, два дня и две ночи.

Нужное место было в середине прохода. Стены из крашеных досок, небольшая дверца открывалась сверху справа. Тесновато – дверца-то чуть побольше вентиляционного отверстия. Замок, простой висячий замок – она взвесила его на руке.

Тяжело дыша, она вставила ломик между золотистым деревом и стальной дужкой. Стоя у двери, Алена напряглась и нажала на свой конец лома. Только что она делала то же самое.

Мгновение – и она уже удивленно смотрит на выломанный замок.