Утвержден имперским двором Вьены.

Стучать в палатку весьма затруднительно, и я заглянул под полог и прокашлялся.

— …не мог просто нарисовать на льве несколько полосок?

— Ну-у… но ты же мог потом снова смыть их?

— Нет, в последний раз я купал льва довольно-таки давно, но…

Я второй раз, более демонстративно, откашлялся и привлек их внимание.

— Входите!

Я пригнулся, Снорри пригнулся еще ниже, и мы вошли.

Вскоре глаза мои привыкли к синему полумраку внутри шатра. Доктором Тэпрутом, видимо, был тощий тип за письменным столом, а мужчина покрепче, нависший над ним, уперев руки в бумаги, разложенные на столе, — тем, кто считал, что львов купать не стоит.

— А! — сказал человек за столом. — Принц Ялан Кендет и Снорри вер Снагасон! Добро пожаловать ко мне. Добро пожаловать!

— Какого черта!.. — Я осекся. Хорошо, что он меня признал, а то я уж думал, как вообще можно кого-то убедить, что я принц.

— Я же доктор Тэпрут, я знаю все, мой принц. Гляди-ка!

Снорри протопал мимо меня и занял пустующий стул.

— Мир вертится. Особенно вокруг принцев.

Он был явно менее впечатлен, чем я.

— Гляди-ка! — кивнул Тэпрут совсем по-птичьи, у него были острые черты и тощая шея. — Чтецы посланий на Дороге Лексикона переносят сплетни в запечатанных свитках. Какая история, а? Вы что, правда прыгнули на полярного медведя, господин Снагасон? Смогли бы прыгнуть на одного из наших? Заплачу щедро. Ой, у вас рука поранена. Кривой нож, верно? Гляди-ка!

Тэпрут болтал с такой скоростью, что, если не прислушиваться внимательно, его речь могла оказать гипнотическое воздействие.

— Да, рука, — ухватился я за его слова. — Есть у вас хирург? С деньгами у нас неважно… — (Снорри нахмурился.) — Но можно в кредит. Королевские сундуки дополнят мой кошелек.

Доктор Тэпрут понимающе улыбнулся.

— Ваши долги вошли в легенду, мой принц. — Он поднял руки, словно пытаясь обрисовать масштабы бедствия. — Но не нужно бояться, я человек цивилизованный. Мы, цирковые, не оставим раненого путника без помощи! Я поручу его заботам нашей милой Варги. Хотите выпить? — Тэпрут потянулся к ящику стола. — Можешь идти, Вальдекер. — Он махнул, выпроваживая человека со шрамами на лице, который на протяжении всего разговора смотрел на нас с молчаливым неодобрением. — Полоски, гляди-ка! И хорошие. У Серры есть черная краска. Топай к Серре. — Вернувшись взглядом ко мне, он выудил бутылку темного стекла, маленькую — самое то, чтобы яды хранить. — У меня есть чуток рома. Старого, еще времен крушения «Луны охотников», — притащили сборщики моллюсков с берега Андора. Попробуйте. — Он, словно по волшебству, извлек три серебряных кубка. — Вечно мне приходится сидеть и болтать. Тяжкое бремя, гляди-ка. Сплетни текут по моим жилам, и приходится подпитываться. Скажите, принц, здорова ли ваша бабушка? Как ее сердце?

— Ну, оно у нее есть, надо полагать. — Мне не нравилась его дерзость. А ром пах, словно мазь, приготовленная знахарем, или средство от простуды. Теперь, когда под задницей у меня была табуретка, над головой — шатер, а мое имя и положение — известно, я стал чувствовать себя… собой. Пригубил ром — и чуть не проклял себя за это. — Впрочем, как оно работает, я не в курсе.

Мне было трудно представить, чтобы бабушка страдала от телесных недугов. Она была высечена из скалы и наверняка всех нас переживет. Так говорил отец.

— А ваши старшие братья? Мартус, кажется, и Дарин? Мартусу, должно быть, скоро исполнится двадцать семь, недели через две, да?

— Гм. — Да чтоб мне еще их дни рождения помнить! — Ну, они неплохо поживают. Мартус, конечно, скучает по кавалерии, но он-то хоть побывал там.

— Конечно, конечно.

Руки Тэпрута не знали покоя, они словно выхватывали из воздуха кусочки информации.

— А ваш двоюродный дед? У него всегда было слабое здоровье.

— Гариус?

Про старика не знал никто. Я даже не знал, что это мой родственник, на протяжении первых лет, что приходил навещать в башню, где его держали. Я пробирался через окно, чтобы никто не заметил. Двоюродный дед Гариус дал мне медальон с портретом матери. Мне было лет пять-шесть, наверно. Да, вскоре после того, как Молчаливая Сестра коснулась меня. Тогда я называл ее женщиной с бельмом. У меня потом месяц были припадки. Я нашел старого Гариуса случайно, когда был маленьким, — забрался в комнату и обнаружил, что она не пуста. Он напугал меня — весь скрюченный каким-то неестественным образом. Не злой, но… неправильный. Я боялся заразиться, вот в чем дело. И он это знал. Гариус хорошо понимал, что творится на душе у человека, даже у ребенка.

— Я таким родился, — сказал он. По-доброму ведь сказал, пусть я и смотрел на него тогда как на воплощение греха. Череп у старика был шишковатый, словно переполненный, неправильной формы, как картофелина.

Он полулежал в постели, рядом в пыльных лучах стояли на столике кувшин и кубок. Никто не навещал его в этой высокой башне, только сиделка следила за чистотой и иногда маленький мальчик забирался в окно.

— Родился таким — сломанным. — Каждое предложение вырывалось с тяжелым дыханием. — У меня был близнец, и, когда мы родились, нас пришлось разнять. Мальчик и девочка, первые сиамские близнецы разного пола, как говорили. Нас разделили, но неудачно. И я… стал вот таким. — Он поднял скрюченную руку явно геркулесовыми усилиями.

Гариус вытащил руку из-под покрывала, напомнившего мне погребальный саван, и дал мне этот медальон, дешевенький, но с портретом моей матери, таким прекрасным и живым, что можно было поклясться — она смотрит прямо на меня.

— Гариус, — согласился Тэпрут, нарушая тишину. — А я-то и не заметил, как она воцарилась.

Я отбросил воспоминание.

— Неплохо себя чувствует. — Я хотел сказать, что это не его дело, но, когда ты далеко от дома и беден как церковная мышь, стоит поумерить гордость. Гариус был единственным, на кого я находил время. Он не мог выйти из комнаты, разве что кто-нибудь взялся бы его вынести. И я заглядывал в гости. Возможно, это была единственная обязанность, которую я соблюдал. — Вполне неплохо.

— Хорошо, хорошо. — Тэпрут заломил руки, словно выжимая одобрение. Его пальцы были бледными, слишком длинными. — И, хаульдр Снагасон, как там на Севере?

— Холодно и слишком далеко.

Снорри поставил пустой кубок и облизал зубы.

— А Уулискинд? Все еще прекрасен? Рыжие дойные козы на склонах Скраа, черные, для шерсти, — на хребтах Нффлра?

Снорри прищурился, возможно думая, не читает ли директор цирка его мысли.

— А вы… были в Уулискинде? Ундорет запомнили бы цирк, но о солоне я до сегодняшнего дня не слышал. Да, кстати, — надо бы на него посмотреть.

Тэпрут улыбнулся — узкие ровные зубы, тонкие губы. Он снова откупорил ром и собрался наполнить наши кубки.