Вернусь к встрече с В.А. Заикиным. Разговор был без экивоков. Я прямо сказал, что вокруг моих нештатных авторов развернулась какая-то странная возня. Кто её затеял и зачем? Заикин доброжелательно выслушал меня и напомнил: газетная статья на бюро горкома признана правильной, своевременной, будут приняты соответствующие меры. Конечно, продолжил первый секретарь, кто-то при проверке фактов, изложенных в статье, переусердствовал. Так бывает. Но из этого не надо делать историю…

После этого разговора нештатных авторов оставили в покое. Но они долго не могли отойти от стресса, и я почувствовал, что прежняя прыть у них поубавилась. Спустя небольшое время в «Труде», как напоминание, что журналисты так просто не сдаются, вышла другая моя критическая корреспонденция о том, как заместитель областного прокурора опекает директора самого престижного в Куйбышеве ресторана «Жигули».

Ресторанная тема была у тогдашних акул пера одной из любимых. Но злая критика вращалась в основном вокруг официантов, метрдотелей и других мелких фигур. А здесь шла речь о серьезных нарушениях — по сути теневой экономике ресторана. Директор «Жигулей» — миловидная, с властными замашками женщина — проворачивала хозяйственные аферы в полной уверенности, что она неуязвима. Ведь за её спиной маячила фигура заместителя областного прокурора. Но произошла непредвиденная осечка, и скандальное дело докатилось до милицейского расследования.

Вот здесь необходимо одно важное, на мой взгляд, пояснение. Обычно газетные публикации на такие громкие темы готовятся по следам судебного разбирательства. Для журналиста так безопаснее. Выступить с разоблачительным материалом до суда, значит полностью брать на себя ответственность за подлинность изложенных фактов, за те выводы, к которым ты пришел. Таких досудебных публикаций боялись прежде всего фигуранты уголовных дел. Широкая огласка связывала им руки, лишала возможности закулисно влиять на суд.

В моем случае была ещё одна личностная особенность. Заместитель прокурора, опекающий директора ресторана, жил в одном доме со мной. Мы с ним встречались по утрам, приветствовали друг друга. И хорошо, что дальше формального знакомства наши отношения не развились. Увы, собкору приходится все время держать себя на дистанции с личностями такого служебного ранга, чтобы не оказаться потом в неловком положении.

Публикация предшествовала суду и вызвала у читающей публики адекватную реакцию. Никто не пытался упрекнуть меня в очернительстве, в намеренном поиске «жареных фактов», в злословии. Памятуя о наставлении редакционного начальства, я старался держать баланс критических и положительных публикаций. Благо, что Куйбышевская область была кладезем интересных экономических и социальных новаций, она было в то время одним из развитых регионов Советского Союза. И для меня было одно удовольствие писать о трудовых буднях известных производственных коллективов.

Однажды уже на исходе рабочего дня из редакции позвонил Игорь Фролов — журналист старой гвардии, изрядно потрёпанный жизнью, с избыточным скепсисом. Старик, сказал он, начинается кампания по обмену профсоюзных билетов, сделай что-нибудь «вкусненькое». И добавил: хотя какое там вкусненькое, всё это формальность, скукота одна…

Меня эта реплика задела. Я всегда считал и считаю, что для журналиста не бывает тем скучных, если сам журналист не скучный. Да, кампания по обмену профбилетов была в некотором роде формальностью. На многих предприятиях это делали для галочки, лишь бы отчитаться. Некоторые профсоюзные бюрократы даже не поняли, что благодаря такой кампании можно оживить общественную и производственную жизнь, выявить новых неравнодушных людей, больше узнать о их личной жизни, их житейских проблемах, их судьбах.

На Куйбышевском заводе имени Масленникова (в ту пору этот завод был известен всей стране не только выпуском качественных наручных часов) я разыскал Виктора Михайловича Заичкина, который вступил в профсоюз в октябре 1941 года. Профбилет вручил ему тогда прямо у заводского станка седой старик в длинном пальто, перекроенном из старой кавалерийской шинели, и в выцветшей будёновке. В тот день Заичкин работал до четырех часов утра. Вышел из цеха — и зашатался от усталости. Так бы и уснул на земле, но уж очень неласково грело цыганское солнышко, как называли люди в ту пору ночную осеннюю луну.

Вот об этом вспомнилось Виктору Михайловичу при обмене профбилета. И разговор сложился задушевный, с переходом на внутризаводские темы. Был при этом разговоре и я, старательно отражая в блокноте все нюансы собеседования.

Отправил материал в Москву. Жду. Звонит опять же Игорь Фролов. Слышу, по ту сторону провода что-то булькает. Потом расслабленный, заторможенный голос: извини, старик, но так писать нельзя! Я обиженно отвечаю: выбросьте в корзину — и все дела. Ты не понял, старик, говорит мэтр. Забрала меня твоя писанина, я даже на радостях выпил!

Меня такая похвала страшно воодушевила. Обычно из московской редакции доброго слова не дождешься. Оттуда сыплются сердитые задания и часто материалы «маринуются» в отделах без объяснения причин. Скажу без рисовки: труднее всего писать материалы позитивные, очерковые, создавая портрет рабочего человека. В советской печати человек труда — станочник, хлебороб, учитель, врач, учёный — всегда был центральной фигурой. И это хорошо, если бы не легкомысленные перья иных коллег по журналистскому цеху. Умудрялись писать очерки, даже не познакомившись как следует со своим героем. Выдумывали яркие эпизоды из его жизни, приписывали умные рассуждения, а в обрисовке его внешности допускали несусветные ляпы. Очевидно, и я грешил этим, когда писал о людях труда в начале своего журналистского пути. Но с каждым годом, по мере профессионального взросления, я избавлялся от соблазна писать красиво, с включением неудачной фантазии.

Как и сам СССР, Куйбышевская область являлась в то время территорий контрастов и парадоксов. В ней была развита сеть учреждений культуры и искусства. Театр оперы и балета ставил замечательные спектакли. На всю страну гремел драматический театр Петра Монастырского. В областную филармонию нельзя было достать билеты. Спортивные достижения Куйбышева тоже были у всех на слуху. Но стоило только свернуть с парадного проспекта в закоулочек, и ты оказывался в каком-то свинарнике.

Старая часть города представляла нагромождение отживших свой век домов и домишек. На их задворках — помойки, строительный и бытовой хлам, собачьи конуры. Среди всего этого пьяные посиделки, ругань, мат. Культура городского была, что называется, ниже плинтуса. Власть явно не справлялась с переустройством старого города, зато неторопливо, но уверенно росли новые микрорайоны вдоль московского тракта и в прибрежной части.

В постсоветской России старая фасадная часть города начала омолаживаться. Когда после непродолжительного перерыва мы с женой Еленой возвратились не в Куйбышев, а уже в Самару, то заметили