– Валялся, валялся, – сказала Анюта.

Подошел заинтригованный Притыка, «вкусно» воняющий потом, осмотрел оружие у меня за спиной. Хмыкнул как-то неопределенно:

– Гайдуллина штуковина, можете не сомневаться, Петр Афанасьевич. Он гвоздем приклад царапал – насечки делал, когда на охоту ездили…

Подошел Тропинин, потерявший кепку (под кепкой вскрылись банальные залысины), и все втроем принялись с интересом меня разглядывать. А также Анюту, которая сделала вид, что все происходящее ее ни в коей мере не касается. Уставились все остальные. Шаховский показал большой палец, подумал и перевернул его вниз. Корович согласно закивал, сделал жест, что мысленно он с нами. Одобрительно усмехнулся Мальков, переглянулся со Степаном. Поднял голову и уронил взмокший Максим. Людмила ничего не поняла, но на всякий случай смотрела на меня с интересом, а на Анюту осуждающе – что делало мне честь как мужчине. Только специалист по горному делу был занят своими делами. Подслеповато щурясь, он высыпал на ладонь из флакончика несколько таблеток, пересчитал, добавил еще одну и проглотил, запрокинув голову.

– Нашли, говорите, автомат? – как-то задумчиво, но не очень угрожающе вымолвил Раздаш.

– Нашли, нашли, – закивали мы с Анютой.

Тропинин подался к Раздашу и что-то зашептал ему на ухо. Раздаш при этом не спускал с меня глаз. Пожевал губами – ладно, нашли так нашли. Я поблагодарил взглядом Тропинина. Тот пожал плечами – было бы о чем жалеть.

Притыка был не очень сообразительный малый. Озадаченно почесал затылок, воззрился на начальство в ожидании инструкций.

– В путь, пришельцы! – громогласно объявил Раздаш. – Гляньте, красота-то какая! Не знаю, как у вас, а у нас на пятой планете можно жить. – И заржал, получив удовольствие от собственной шутки. – Юг там! – махнул он на холм. – Радостной вести о том, что болота кончились, не ждите. Но пока вроде сухо. А ну, пошли, родимые!

Автомат, доставшийся мне в «честном» поединке, конфискации, похоже, не подлежал. Люди недовольно заворчали, начали подниматься. Притыка выдвинулся в авангард. С поврежденной рукой он, кажется, научился справляться. Забросил автомат за плечо, широким шагом зашагал на холм. Добрался до опушки, встал у наклоненного дерева, осмотрелся, махнул рукой – можно, мол.

Раздался сатанинский хохот. Все встали как вкопанные. Что-то просвистело, дрожь пробежала по траве. Зазмеилась веревка в ростках мятлика. Хлопок, будто лопнула гитарная струна. Притыка моргнуть не успел, как петля обвилась вокруг ног. Рывок – и наклонное дерево внезапно выпрямилось. Охранник, заорав, проделал кувырок, выронил автомат и повис над землей, болтая руками. И снова утробный гогот, из кустов бесшумно выскользнуло чучело в лохмотьях. Сверкнул на солнце искривленный клинок. Ударил мощно, с оттягом, хрустнуло – словно большая прищепка сломалась… и бородатая голова с оскаленным ртом покатилась с холма нам под ноги…

В первое мгновение мы ничего не поняли. Таращились, словно фокус показали. Можно хлопать? Анюта недоверчиво сказала: «ой». На всякий случай взвизгнула Людмила. И что тут началось! Упруго просвистело что-то в воздухе – и самая настоящая индейская стрела вонзилась в шею инженера Головняка! Прошла насквозь, и только оперение на обратном конце не позволило ей выйти. Головняк повалился, засучил ногами, схватился обеими руками за стрелу под затылочной костью…

Лес пришел в движение, взорвался. Высыпали жутковатые личности в рваных кацавейках и обвислых штанах. И сзади что-то происходило. Тропинин и Раздаш уже стреляли. Я вскинул автомат, полоснул по гребню. Но тут над головой взметнулись сети, я успел оттолкнуть от себя вечно тормозящую Анюту, и тут меня скрутило, спеленало, точно мумию…

Завершать свой жизненный путь так не хотелось! Возможно, эта жуть, предвестие смерти, и сделала из меня берсерка. Я извивался, рвал, рыча от усердия, пахнущую экскрементами сеть. В одном месте она уже была надорвана, этим я и воспользовался. Крутился, дергал, надрывал жилы, а вокруг трещали выстрелы, разбегались люди – те, кто увернулся от сетей и от свинца. Когда над душой воцарилась пара оборванцев – страшных, растрепанных, с орущими глотками, мои ноги уже были на свободе. Они уже склонялись, чтобы перерезать мне горло – я подтянул под себя обе пятки, выбросил их в разные стороны. Прием несложный, было бы на ком тренироваться. Одному я перебил коленную чашечку, другому голень. Боль ослепила громил, они забыли, чего хотели. Под ноги шмякнулся здоровенный тесак с обмотанной шершавой тряпочной изолентой (теперь такую не продают) рукояткой. Я схватил клинок – разрывы в сетке уже позволяли вертеться, оттолкнулся и покатился по наклонной обратно в лес, давя какие-то чахлые кустики, подскакивая на кочках. Был овраг, я точно помнил, метрах в двадцати от опушки… Я катился вместе с сеткой, автоматом, прижатым к груди тесаком. Отодрал от себя прилипшие обрывки «силка», выбрался из западни, послал врассыпную очередь в сторону опушки. Кусты затряслись – успели, демоны, попадать. Эх, гранату бы сейчас маленькую…

– Эй, я здесь… – уловило ухо, когда я скатывался в овраг.

Это было просто замечательно. Я схватил забравшуюся под обрыв Анюту, придал прямолинейное ускорение. Она вонзилась в стенку оврага – поворот. Отличная новость, с путаной все в порядке, но сколько можно уже тормозить?! А за спиной скатился демон в овраг – грузное, но подвижное тело, гавкнула очередь. Я оттолкнул от себя Анюту – летите, летите… Сам, не мешкая, убрался под валун, и когда здоровенный мужичара с прядями жгучих черных волос проносился мимо, прыгнул ему на спину, повалил. Чуть не вырвало – от «охотника» исходила такая специфическая вонь, что хоть топор вешай! Врезал локтем в позвоночник, но живуч оказался, стряхнул меня, как бык наездника, и завис, окутывая смрадом. Я ударил его коротким в челюсть, противник вздрогнул… и как-то взбодрился. Под носом закачался массивный православный крест, висящий у него на шее – здоровый, сантиметров пятнадцать. Он уже хватал меня за горло, но я опередил – перехватил крест-накрест веревку и, разрывая кожу на пальцах, стал тянуть в разные стороны. Мужик посинел, пальцы, охваченные судорогой (на них даже кожа не просматривалась под грязью) беспомощно корчились у меня перед носом. Он вывалил язык, закатил глаза. Я треснул его коленом в причинное место (никогда не мог понять, почему это место называется причинным) и уже без усилий скинул с себя. Он лежал передо мной на спине, испускал дух и все еще не расстался с мыслью до меня дотянуться. Распахнул свою пасть, издал нечеловеческий рев…

Это было выше моих сил. Я сорвал с его шеи крест и вонзил удлиненной нижней частью в ненавистную глотку! Вворачивал в горло, словно болт в гайку, ломая зубы, рвал язык. Да простят меня благочестивые христиане… Он дергался, таращил глаза, а затих лишь после того, как я вбил ему в глотку христианский символ по самую перекладину. Воздух в округе теперь был окончательно испорчен. Я не стал терять времени, подхватил автомат, помчался вприпрыжку…

Мы перевалили через гребень, влетели в кусты у подножия косогора.

– Смотри, берлога… – простучала зубами Анюта и ткнула дрожащим пальцем в характерное полуметровое отверстие, зарастающее травой.