— Я принесла копию свидетельства о рождении, — Сара предъявила документ. — Отца звали Джеральд-Фрэнсис Кэндлесс.

Джоан уставилась на нее во все глаза. На миг она отвела взгляд и, наверное, плохо поняла. Холодный пот выступил на коже. Неужели ей не послышалось? Теперь она пристально смотрела на полные губы, покрытые блестящей темной помадой, слегка раздвинутые и обнажавшие белые блестящие зубы — такие же белые и блестящие, как фарфоровая тарелка, на которой лежало печенье.

— Прошу прощения, — пробормотала она. — Какое имя вы назвали?

— Джеральд Фрэнсис Кэндлесс.

Красные губы вылепили это имя, зубы слегка прикусили нижнюю губу, произнося первое «р», а затем второе. Нет, она не ошиблась.

— Разве вы никогда о нем не слышали? — спросила Сара. — Он был известным писателем. Автором знаменитых романов.

Это ничего не значило. Чепуха какая-то. Почти беззвучно Джоан произнесла:

— В нашей семье не было никого с таким именем.

— Позвольте, я еще кое-что скажу, миссис Тэйг. Отец родился в 1926 году. Десятого мая. Его родители — Джордж и Кэтлин Кэндлесс. Это все записано здесь, в свидетельстве о рождении. Если вы хотя бы…

Ничего подобного с Джоан в жизни не случалось. Она была до смерти напугана — и сама еще не понимала чем.

— Нет! — вырвалось у нее непроизвольно, в попытке остановить этот поток слов.

— Нет?

— Нет, нет! — Джоан стиснула кулаки. — Нет, говорю вам!

— Что случилось? Что я такого сказала?

Гнев, давно забытый гость. Сколько лет прошло с тех пор, как Джоан пришлось «показать» кому-то, как она это называла, но сейчас она готова была вновь это сделать. Никому не позволено издеваться над старухой. Эта девчонка, бог знает почему, явилась к ней домой, чтобы поиздеваться, чтобы поковыряться в давней ране.

— Вы сами знаете, что вы сказали. Вы знаете, кто такие Джордж и Кэтлин Кэндлесс, — это мои родители. Вы знаете, кто родился десятого мая 1926 года. — Джоан чуть не задохнулась, резкость давалась ей с трудом. Руки тряслись. Но она собралась с духом и «показала»: — А теперь уходите!

Девушка тоже поднялась на ноги:

— Простите, если расстроила вас, миссис Тэйг. Я не хотела.

— Уходите! Уходите, прошу вас!

— Я не понимаю, в чем виновата. Поверьте, я не знаю, что я сделала не так. Что я сказала?

— Дайте взглянуть.

Джоан протянула руку к метрике. Девушка рассталась с документом не без сожаления. На лице гостьи недоумение, рот слегка приоткрыт. Никаких примет жестокости, издевки. Джоан чувствовала, как бешено колотится ее сердце. Ноги подкосились. Это действительно свидетельство о рождении Джеральда, вот его имя, вот имена мамы и папы и адрес того дома на Ватерлоо-роуд, где родилась она сама, а семью годами позже — Джеральд, и дата, десятое мая 1926 года, совпадает с днем его рождения.

— Откуда у вас это? — спросила Джоан.

— Прошу вас, миссис Тэйг, не надо сердиться. Я ничем не хотела вас задеть и не знаю, в чем провинилась. Это метрика моего отца. Она хранилась у матери вместе с другими свидетельствами о рождении.

— Это не вашего отца метрика, — возразила Джоан.

— Простите, мне не хотелось бы с вами спорить, но это его метрика. Его звали Джеральд Кэндлесс, день рождения у него был в мае, в прошлом году, за два месяца до смерти, ему исполнился семьдесят один год.

Теперь Джоан знала, что нужно делать. Заглянуть в жестянку. Давно уже она не заглядывала в нее, с тех самых пор, как осторожно приподняла крышку и уложила поверх всех бумаг свидетельство о смерти Фрэнка. Теперь эта бумага первой бросится ей в глаза, но тут уж ничего не поделаешь. Если она не сумеет доказать этой девице с бледным лицом, красными губами и крашеными рыжими волосами — у них в семье рыжих никогда не было — и с таким же фальшивым трауром, что Джеральд умер, умер давно, целую жизнь назад, ей не знать покоя, так и станет изводить себя и этой ночью, и завтрашним днем, и до бесконечности. Она должна защитить его от этой девчонки, от ее родни, от тех, кто покушается украсть его жизнь и смерть.

— Подождите, — велела она.

Жестянка стояла в столовой. Столовая предназначалась для еды, хранения двух графинчиков с шерри и бренди для медицинских целей, и здесь же казалось правильным сложить документы. В спальне такие вещи не спрячешь, в гостиной — несерьезно как-то. Зато в столовой, где нет мягких удобных кресел и стоит строгий стол красного дерева, редко видевший гостей, где ковер застилал лишь часть пола, и окна, выходившие на север, тускло освещали комнату, — здесь, в этом торжественном сумраке ее сокровища по праву занимали свое место. В верхнем ящике буфета — столовое серебро, в среднем — скатерть и салфетки дамасского полотна, наследство от матери, в нижнем — жестянка.

Джоан хранила все документы в черно-оранжевой коробке из-под печенья, по примеру матери, которая верила, что металл убережет бумагу от пожелтения. Она ошибалась: даже свидетельство о смерти Фрэнка уже приобрело тот густой охряной оттенок, что и много лет пролежавшие свидетельства о смерти Джорджа и Кэтлин Кэндлесс, супругов, сошедших в могилу один за другим. Нужная ей бумага на самом дне.

Сначала свидетельства о рождении детей, потом свидетельство о браке и свидетельство о смерти отца Фрэнка. Куда подевалось свидетельство о смерти его матери, она не знала. Наверное, осталось у кого-то из золовок. Два документа на самом дне лежали не в том порядке — свидетельство о смерти оказалось поверх свидетельства о рождении. Джоан вытащила верхнюю бумагу, бросила взгляд на вторую и невольно произнесла:

— Джеральд.

Она не заплачет. Только не перед этой девчонкой. На коричневатой, выцветшей бумаге и так остался влажный след слезы, упавшей на нее много лет назад. Мама? Джоан снова услышала детский голос: «Голова! Голова болит!» Слеза размыла последнюю букву в диагнозе: «Причина смерти: менингит». Раньше, до его смерти, она и не слышала такого слова. До сих пор оно казалось уродливым, угрожающим, ползучая тварь, нечто крокодилообразное, кошмарное видение. Джоан быстро перевернула бумагу обратной стороной, пряча от себя медицинское заключение. Перечитала свидетельство о рождении, слово в слово совпадавшее с тем, которое показала ей девушка, и понесла обе бумаги в гостиную.

Мисс Кэндлесс успела выпить всю воду, осушила стакан до дна. Джоан уже не чувствовала гнева, только печаль и огромную усталость. Выложив документы на стол, она сказала негромко:

— Это мой брат.

Не бывает хороших любовников и плохих любовников. Есть любовники желанные и нежеланные.

«Белая паутина»

Обычно к телефону подходила она. Голос дочери на том конце провода требовал папу, иногда и просить не приходилось — Урсула и так знала, что ее дело поздороваться и сказать: «Сейчас позову отца». В редких случаях, когда Джеральда не было дома — относил рукопись Розмари или прогуливался согласно ненавистному медицинскому предписанию двадцать минут на вершине утеса, — разочарование в голосе Сары или Хоуп звучало почти комически. Придется удовольствоваться разговором с мамой. А где папочка? С ним все в порядке? Когда он вернется?