вина Теда в том, что Марк подхватил СПИД. Это произошло в один из его глупых загулов. Тед уехал из города на какое-то медицинское мероприятие, насколько я знаю, посвященное защите от СПИДа. Назло ему Марк переспал с каким-то незнакомцем, которого звали Майлз. Марк рассказал мне об этом позже и добавил:

— А теперь Майлз спит вечным сном, а мой анализ восемь месяцев тому назад оказался положительным.

Через короткое время после этого разговора вирус проявил себя в полную силу и возвестил прибытие Марка в прекрасную страну настоящего СПИДа. И теперь на своем балконе передо мной сидит истощенный аскет, глядя в пустоту, ни на что конкретно, и я не могу разобрать выражения на его когда-то красивом лице.

— И как вы с Тедом объясняете это матери… как постоянную простуду?

— Уиппет, я же уже сказал, Герти знает то, что хочет знать, да и вообще, какая разница?

Наверное, никакой, разве что для меня. Ведь отношения между Тедом и Марком — их личное дело. Они сами решают, скрывать это от матери или нет. Что я хочу услышать, так это — кто я Марку, вернее, кем была, особенно сейчас, когда его жизнь заметно близится к концу.

Я бы хотела сказать об этом вслух, но не могу. Возможно, частично то, что нас объединяло, несмотря ни на что, и было наше нежелание играть совместно какую-то другую роль, кроме роли влюбленных студентов. Испытывающих вежливую ностальгию по прошедшим временам, не запятнанным ни чумой 20-го века, ни какими-то воспоминаниями, кроме приятных.

Хотя далеко не все те времена были такими уж приятными. Например, на первом курсе я жила вместе с другими девушками не в общежитии, а в одной из длинных, как трамвай, квартирах, каких было немало в гетто «Макджилла». Мне нравились мои соседки, мне даже нравилась квартира. Проблема заключалась в том, что я была влюблена — по уши — в широкоплечего парня по имени Марк Бэннерман, который, по слухам, был помолвлен с прекрасной второкурсницей, живущей где-то у горы Холиок. И одновременно открыто флиртовал в колледже «Макджилл» с другой девушкой — Глорией Геллер.

То, что Марк был более чем занят, ничуть не остудило мой энтузиазм прибрать его к рукам. Однажды, в приступе девичьего мазохизма, я пригласила его и Глорию в нашу квартиру на ужин. Я хотела, чтобы мои сожительницы поближе познакомились с таким чудом, как Марк Бэннерман, и по достоинству его оценили. Я хотела, чтобы они уверили меня, пусть неискренне, что у меня есть шансы. Наверное, я хотела возвести своего рода публичный алтарь, на котором намеревалась принести в жертву свою вечную, неразделенную любовь. И для достижения этой печальной и безнадежной цели я провела полдня в кухне, готовя такое великолепное чили, какое Марк и Глория никогда не пробовали.

Выдался один из таких вечеров в гетто, какой я помню как абсолютно мечтательно-грустный. На деревья уже опускались густые сумерки, и из открытого окна еще одной страдающей души доносились кастрированные завывания Донована. За рынком студенческого городка слышался колокольчик велосипеда разносчика, отъезжающего от магазина с корзинкой, наполненной сигаретами, банками с пивом, бутылками со средством против тараканов и другими вещами, столь необходимыми для жителей гетто — пестрого сборища студентов, пенсионеров-англофобов и недавно приехавших иммигрантов из Греции и Азии.

В те дни этот микрорайон казался благословенным. Благопристойная человеческая мозаика, маленькое сказочное царство. Те, кто там жил в заносчивое время после эры «Экспо-67», понимали, насколько им повезло, что они живут в таком районе, в таком городе. Даже если некоторым из нас приходилось иногда выполнять послушание, стоя по полдня в кухне над сковородкой с горячим оливковым маслом и луком и занимаясь приготовлением ужина.

Именно в этот момент, когда я слушала Донована, колокольчик разносчика и шипение жарящегося лука, в кухню тихо вошел Марк и остановился за моей спиной. Я еще не заметила его появления, как вдруг он схватил меня за плечи и повернул к себе лицом. Я от испуга прижала ладони ко рту и ощутила запах сырого лука. До сих пор запах сырого лука заставляет меня вспоминать тот день. За окном, у края облака, ярко горела звезда, напоминая брошь, приколотую к шали. Снова раздался стон Донована, его одинокая жалоба, которая донеслась до нас через аллею подобно страдающему воплю одинокого кота. И тут же стоял Марк Бэннерман, сероглазое воплощение студенческой романтики, смотрел на меня и улыбался с таким видом, как будто ему я была небезразлична.

— Глория не придет ужинать, — сообщил он. — Полагаю, ты не станешь возражать, если я буду один, без дамы?

Без дамы? Никаких проблем!

Позднее в этот вечер — значительно позднее — все мои сожительницы с дружками, Марк и я в том числе, расположились на полу в нашей гостиной, отличительной чертой которой была непременная гора пустых бутылок в углу за диваном. Я припоминаю пакет из-под бутербродов, полный грубоватой на вид марихуаны, который пустили по кругу, и атмосферу страстного томления, во всяком случае, в том конце комнаты, где находилась я. Я не смела взглянуть ни на одну из моих товарок, которые все ждали, как я буду себя вести с Марком и когда сделаю первый шаг. Внезапно зазвонил телефон. Мы все подскочили, хотя и несколько замедленно, как обычно бывает с обкуренными людьми. Наконец, одна из девушек медленно протянула руку и взяла трубку.

Потом, избегая встречаться со мной глазами, она протянула трубку Марку и сказала:

— Это Глория.

Марк тоже не взглянул на меня ни разу, пока сердито разговаривал с Глорией.

— В чем дело, Гло? Да, замечательный ужин. Мы все сейчас просто сидим и… Что? Да будет тебе. Конечно. Ты же знаешь.

Ну вот, молча произнесла я про себя, ты его слышала. Он говорит, что любит Глорию, и даже если эти слова не звучат искренне, не стоит забывать о его настоящей подружке где-то в Массачусетсе, на ком он пообещал жениться после окончания колледжа. Итак, если ты влюблена в Марка Бэннермана, тебе придется встать в очередь.

— О господи! — Похоже, телефонный разговор принял плохую окраску. — Послушай, Глория, — бормотал Марк, — не могли бы мы не обсуждать это прямо сейчас, когда… Алло? — Он отодвинул трубку от уха, удивленно взглянул на нее, потом повесил. — Черт возьми, — сказал он, обращаясь к комнате в целом. — Мне кажется, что это дело стоит перекурить. Эй, Уиппет, ты не возражаешь? Мои сигареты в пиджаке в столовой.

Я не сразу сообразила, что он обращается со мной, как с