и широко распахиваю глаза – слабо светит ночная лампа, я лежу на белой койке в коридоре больницы. Передо мной стоит девушка в белом халате. Она держит в руках поднос со шприцами.

– Ти-хо! Нервный! – громким шопотом, командует мне медсестра, – Других – добудиться не могу! А тебя – прикоснись ватным тампоном, так ты вскакиваешь, как подорванный! Время антибиотик колоть.

– А! – обмякаю я и послушно поворачиваюсь на бок…

Перевязка. Доктор – женщина средних лет в белом халате, старается отлепить присохшие к моей руке бинты.

– Отмачивать придётся! – морщится она.

– Вы, только осторожно! – лепечу я, – Вы осторожно! Вы только тихонечко!

– Да?! – нервно взрывается она, – Ты, это, своей медведице скажи!

Через одиннадцать суток меня выписывают из больницы, «на заживление». Я, ведь – молодой и ходячий. Только теперь, я получил доступ к своей лесной одежде, в которой поступил.

– Боже мой! – я трогаю засохшую грязь брезентовых брюк, словно залитый бетоном, не гнущийся от ссохшейся крови, рукав толстого свитера…

– Первым делом, нож! – с трудом, я вытягиваю из ножен заржавевший тесак и с болью разглядываю глубокие зазубрины на его лезвии, – Словно толстую проволоку рубил… Ладно, нож, пошли домой!..

Ночь. Дом. Я один. Я выключаю свет, и комната погружается в темноту. Отбой…

Через пять минут я вздрагиваю и открываю глаза! Застекленев, я лежу и вслушиваюсь в окружающую темноту…

– Фу! – тяжело думаю я, – Крыша едет. Всего боюсь…

– Я боюсь тишины, – понимаю я.

Но я – умный. С дурной головой, я встаю и шагаю в коридор за пустым, цинковым ведром, из-под воды. Я ставлю ведро у своей койки, на его дно я ставлю большой, механический будильник.

– Звок – звок! Звок – звок! Звок – звок! – громко, на всю комнату, тикает будильник.

И я засыпаю. Теперь я сплю с включённым светом…

К нам, в заповедник, прибыли на практику две студентки из МГУ, две Марины. Они – ботаники. Это значит, что своё окончательное «заживление» я буду проходить в лесных условиях. Бортовой грузовик заповедника быстро мчит нас на юг Кунашира. Он должен довезти нас до развилки в кальдеру вулкана Головнина. А, пока – по грунтовой дороге, мы пересекаем низменную равнину Серноводского перешейка. Здесь – массово цветут ирисы! Сливающаяся на скорости в сплошное, синее месиво масса крупных колокольцев ирисов, так восхищает меня!

– Красота какая! Экзотика! Где, такое, увидишь? – я смотрю на это чудо природы с борта мчащегося по дороге ЗИЛа…

К вечеру мы – в кальдере! Мы – это я, две студентки-москвички и наш, заповедниковский медвежатник Перовский. Михаил Дмитриевич – человек бывалый, за его плечами ружьё. Оба эти обстоятельства вызывают во мне чувство уверенности в завтрашнем дне…

Между колеями зарастающей дороги, что пролегает по днищу кальдеры, колосится бамбук!

– Марины! – говорю я студенткам, – К какому семейству относится курильский бамбук?

Марины внимательно рассматривают рыхлые, грубозернистые метёлки бамбука.

– К семейству злаковых!

– Конечно!

– Точно!

– Ну… Смотри – здесь всё как у мятлика! – совещаются между собой, Марины, – Только, гораздо крупнее.

– Грубее, – я бы сказала.

Я улыбаюсь, слушая поток их восклицаний…

Кальдера. Утро. Я просыпаюсь от резкого запаха тухлых яиц!

– Сероводород! Как всегда… – бормочу я, выбираясь из нашей палатки наружу.

– Саша! – окликает меня, снаружи, Перовский, – Девчонки к озеру пошли, умываться! Ты сбегай! Скажи, что водой из озера – чистить зубы нельзя!

– Понятно, Михаил Дмитриевич! – я понимаю важность момента и спешу к озеру, по тропинке в высоком, по плечи, бамбуке.

Марины ещё только приближаются к берегу Горячего. Здесь небольшой пляж из крупного, желтоватого песка. По мелководью, в озеро вдаётся обширная куртина тростника. Безветренно. Озеро, мелкой волной, наплёскивает на песок…

– Марины! Вы уже видели здешний фокус? – интересуюсь я.

– Какой? – оборачиваются на мой голос, девушки.

– Смотрите! – я намыливаю свои руки и жестом фокусника, вставляю растопыренные пальцы в чистейшую воду озера.

По мере погружения, мыльная пена, с лёгким шипением, мгновенно растворяется в воде! Вода озера остаётся по-прежнему чистой и прозрачной… Не шевельнув ни единым пальцем, я вынимаю руки из воды и жестом фокусника показываю их девушкам: «Вот! Даже смывать не надо!».

– Да, нууу! – изумлённо тянет одна Марина, – Это как?!

– Интере-еесно!.. – тянет другая Марина.

– Хм! – хмыкает первая, – А, что? Удобно!

– Вы, только, зубы в этой воде, не чистите! – вспоминаю я, увидев тюбик с зубной пастой в руке ближайшей Марины.

– А, что? – недоумевают студентки.

– В прошлом году, когда мы здесь, в кальдере, нашей Магнолией стояли, – объясняю я, – Я имел неосторожность несколько дней подряд зубы в озере чистить! Как-раз, вот здесь!

– Ну? – прищуривается на меня, первая Марина.

– И как? – осторожно интересуется вторая Марина.

– Все пломбы выпали! – развожу я руками, – Мы, для еды, всегда берём воду из ручейка. Он – по дороге, метрах в ста не доходя до нашего лагеря. Там и зубы чистим!

– А-аа! Мы его вчера проходили!

– Понятно! – улыбаются девушки, – А здесь, значит – потрясная кислотность воды! Если зубы выпадают… Купаться-то, в ней, можно?

– Все купаются! – беззаботно отзываюсь я, – Никто не жаловался…

– Ладно. Ты иди. Мы сейчас придём! – отсылают меня Марины, – А, зубы – мы пойдём чистить в ручей!

Мы завтракаем и сворачиваем рюкзаки – у нашей четвёрки переход на Алёхино. По тропе над Озёрной, нам нужно выйти на охотское побережье. А, там – на север, по валунам, по валунам…

Сегодня – обычный для Кунашира, пасмурный день. С тропы над Озёрной, особенно контрастно видны перемены в растительном мире, произошедшие за время моего отсутствия. Например, вишня сахалинская уже имеет вполне сформированные, зелёные ягодки.

А, ещё, оказывается, что сейчас – самое время цветения магнолии! Мы стоим на сжатой зарослями бамбука тропе над Озёрной и задрав лица к небу, всматриваемся в кроны деревьев. Высоко над нашими головами, в лопушистых кронах магнолий, видны крупные, белые цветы! Одни из них уже отцвели, другие – ещё находятся в бутонах…

– Надо бы забраться на дерево! – делает предложение, Перовский, – Цветок достать.

Надо-то – надо! Но, кто полезет? А, я – не уверен в своей правой руке. Всё-таки, заживление… Ну, да ладно! Подпрыгнув, я зависаю на нижней ветке магнолии. Я вишу вертикально вниз и прислушиваюсь к своей, туго стянутой бинтами в локтевом сгибе, руке.

– Вроде, в порядке! – думаю я, – По крайней мере, не больно.

И я лезу вверх, в крону…

Я отыскиваю полностью раскрытый цветок. Не чрезмерно перезревший, но и не «только что из бутона». Я срубаю тесаком ветку с цветком и осторожно сбрасываю её в руки, ждущего внизу, Михаила Дмитриевича. И тут же спускаюсь, следом.

Вот и земля! Я спрыгиваю на тропу и присоединяюсь к «коллегам», с интересом разглядывающим цветок. Мне, он – тоже вдиковинку. Не каждый день цветы магнолии в руках держишь!.. Большой!