марта серьезный вопрос отдавался на произвольный взгляд главнокомандующего, который, среди военных забот своих, мало вникал в подробности по-видимому мелочные, но с течением времени приобретающие силу и значение.

Между тем дело об исполнении самой присяги, которую Буксгевден ставил в зависимость от издания дополнительной или новой декларации о дипломатических сношениях России с Швецией, хотя и было предметом забот главнокомандующего, откладывалось все более и более в долгий ящик. Прошло уже около месяца с того времени как возникла мысль о нем, а не только не было исполнения, но нельзя было предвидеть даже и действительного его начала. На просьбу Буксгевдена об изменении декларации граф Румянцев писал от 4-го марта:

«Пополнение к той декларации в смысле замечаний ваших приличнее казалось издать тогда, когда получим уже мы ежедневно ожидаемый ответ из Стокгольма. Сумнения нет, что он не будет согласоваться с требованиями нашими, а потому таковая пьеса уже и заготовляется».

Впрочем, соглашаясь с мнением графа Буксгевдена о некоторой неудовлетворительности первой декларации, Румянцев предоставлял поступить со шведским переводом по усмотрению, т. е. очевидно не распространять его. Но декларация была сообщена всем правительствам и распубликована, а следовательно сделалась общим достоянием, и задержка в рассылке отдельных экземпляров имела значение очень второстепенное.

События тем временем принимали более решительный оборот. В ответ на движение русских войск в шведскую Финляндию, необузданный Густав-Адольф позволил себе известный уже ряд небывалых в новейшей истории поступков: он заарестовал русскую миссию и посланника в Стокгольме Алопеуса, делал над ним разные нравственные насилия, перехватил посланного к нему курьера с депешами и т. п… Густав ожидал, что со стороны русского правительства будут употреблены подобные же репрессалии в отношении к его посланнику в Петербурге барону Стединку. 3-го марта от командующего шведскими войсками в Финляндии, графа Клингспора, из Кумо, передана была на русские аванпосты следующая записка на имя Буксгевдена, писанная по-французски:

«Так как русская армия вступила в Финляндию без объявления войны, то государь, мой король, повелел мне послать парламентера, чтобы осведомиться о судьбе его посланника в Петербурге; прошу ваше превосходительство дать предъявителю сего, старшему моему адъютанту подполковнику де-Сюрмену, самые положительные на этот счет сведения. Они определят поведение его величества в отношении г. Алопеуса».

Граф Буксгевден был в это время в Гельсингфорсе, и записка Клингспора получена им лишь 8-го числа. Отвечая, он извинился в том, что по причине передачи письма на аванпостах не мог отвечать словесно, и извещал что. русская армия вступила в Финляндию не без объявления, чему и приложил доказательство. Что касается до барона Стединка, то он последней своей депешей, прошедшей чрез его, Буксгевдена, посредство, вероятно известил уже шведское правительство о решении своем на счет пребывания в России. По принципам Его Императорского Величества, прибавлял граф Буксгевден, г. Стединку будут оказаны все знаки внимания и почета, согласно как с его служебным положением, так и с личными его достоинствами, и если он не выехал еще из Петербурга, то лишь по своим частным делам. — Император Александр одобрил этот ответ… Барон действительно ожидал пока потребованный им корабль прибудет в Балтийский порт. 12-го марта он получил свои паспорта.

Насилие над Алопеусом вызвало в Петербурге понятное негодование и решило судьбу Финляндии. Вместо дополнительной декларации явилась новая, от 16-го марта. После изложения всех мер, принятых к устранению разрыва, и указания на арест посланника и миссии, декларация заключалась следующими знаменательными словами:

«Его Императорское Величество возвещает всем державам европейским, что отныне часть Финляндии, которая доселе именовалась шведскою, и которую войска российские не иначе могли занять, как выдержав разные сражения, признается областью российским оружием покоренною и присоединяется навсегда к Российской Империи.

«Его Императорское Величество уповает на Провидение, что в продолжении сей войны, благословляя праведное его оружие, Всевышний поможет ему удалить от пределов Его Империи все бедствия, коими враги России объять ее старались».

Иностранным кабинетам декларация эта была передана дипломатическим путем. Наполеону же Император сообщил о своем решении в кабинетном письме. Французский проект этого письма составлен и написан Императором Александром собственноручно. в следующем виде:

«Государь брат мой. Пишу эти строки Вашему Величеству чтобы известить, что вся Шведская Финляндия завоевана. Остается только Свеаборгская крепость, которая еще держится; но комендант начал уже переговоры и, надеюсь, в скором времени она сдастся. Шведский король нашел возможным подражать туркам н заточил моего министра в Стокгольме. Я не хотел отвечать ему тем же; но об- явил шведскую Финляндию Русскою провинцией. Того требовала безопасность моей столицы, как Ваше Величество очень верно сами находили. Жалею что непрочный лед препятствует движению моей армии чрез море у Аланда; она была бы тогда всего в трех переходах от Стокгольма. Велел испытать выше со стороны Вазы. Отплытие войск Вашего Величества и соединение их с датскими в Скании окончательно лишит англичан возможности распространиться в Балтийском море; даже если они и войдут туда, то не смогут удержаться не имея портов. Засим, Государь брат мой, молю Бога, чтобы Он сохранил Ваше Императорское Величество под Святым Своим кровом».

Подлинный проект писан Александром Павловичем карандашом и находится в архиве министерства иностранных дел.

Декларация и это письмо представляют в некотором отношении явление исключительное. Война была еще в полном разгаре, счастье оружия могло еще перейти на сторону неприятеля, русские войска могли еще потерпеть неудачи и отступить, — что и доказали события приближавшегося лета: окончательное занятие Финляндии состоялось лишь в ноябре, — и тем не менее Император Александр объявлял во всеобщее сведение о присоединении этой провинции навсегда к Российской Империи. Эта поспешность не могла, очевидно, иметь побуждением одни только неприятные отношения к шведскому королю и возмездие за вопиющее нарушение им международного права. В ней сказалась та необходимость для России обеспечить, наконец, свои северные пределы естественной, бесспорной границей, довершить дела Петра и Елизаветы, которые последовательно к ней подходили. Только при условии такой границы мог великий Петр основать свою столицу в глубине Финского залива;, в противном случае он её не устроил бы, как верно заметили и Наполеон и посланник Александра граф Шувалов. Обладание Выборгом и Фридрихсгамом было недостаточно, и при первых неприязненных действиях пушечные выстрелы были слышны в Кронштадте, что вызвало в Императрице Екатерине упрек Петру, что он близко поставил свою столицу. Император Александр не мог не предвидеть, что военное счастье переменчиво, и тем не менее декларация его свидетельствовала, что он не отступит ни пред чем для завоевания Финляндии. Трудно сказать: входило ли при этом в расчет его обещанное Спренгтпортеном добровольное подчинение финляндцев. Имеющиеся документы не дают ответа на