Заметив на груди у этого офицера большой красный бант, я приказал открыть по нему огонь. Он сначала быстро побежал, но вскоре упал. Здесь же доложили мне, что с центральной телефонной станции отвечают и что возможно переговорить с градоначальством. Я пошел к телефону в доме графа Мусина-Пушкина. В это время уже смеркалось. Все прилегающие к занимаемому мною району улицы были насыщены толпами рабочих. Когда я подошел к телефону, то с центральной станции мне сказали, что из градоначальства никто не отвечает уже с полудня. После выяснилось, что генерал Хабалов с градоначальником и со всем штабом перешел в Адмиралтейство, но так как меня об этом никто не предупредил, то все мои попытки связаться с ним ни к чему не привели. Генерал Хабалов не потрудился ни разу выслать ко мне кого-либо из офицеров для ознакомления с обстановкой».

Троцкий Лев Давидович, один из организаторов Октябрьской революции:

«После утреннего известия о восстании полков Хабалов пытается еще оказать сопротивление, направив против восставших сводный отряд, около 1000 человек, с самыми драконовскими инструкциями. Но судьба отряда принимает таинственный характер. “Начинает твориться в этот день нечто невозможное, – рассказывает после переворота несравненный Хабалов. – Отряд двинут, двинут с храбрым офицером, решительным – речь идет о полковнике Кутепове, – но… результатов нет”. Посланные вслед этому отряду роты также пропадали бесследно. Генерал начал формировать резервы на Дворцовой площади, но “не было патронов и неоткуда было их добыть”. Это все из подлинных показаний Хабалова перед следственной комиссией Временного правительства. Куда же девались все-таки усмирительные отряды? Нетрудно догадаться: они сейчас же по выступлении тонули в восстании. Рабочие, женщины, подростки, восставшие солдаты облепляли хабаловские отряды со всех сторон, либо считая их своими, либо стремясь сделать их такими, и не давали им двигаться иначе, как вместе с необозримой толпой. Сражаться с этой плотно облепившей, уже ничего не боящейся, неисчерпаемой, всепроникающей массой можно было так же мало, как и фехтовать в тесте».

Остатки верных Николаю II войск численностью до 2000 человек собрались в Адмиралтействе, но и оттуда им вскоре пришлось отступить под угрозой обстрела пушками Петропавловской крепости.

Прокофьев Сергей Сергеевич, композитор:

«Ночью меня разбудила оглушительная стрельба, точно под самым ухом, – стреляли у нас во дворе. Затем все стихло, а рано утром прислуга подняла меня, говоря, что не то на нашей крыше, не то на соседней обнаружено присутствие пулемета и городовых, а посему сейчас производят обыски чердаков, а затем и квартир. Впрочем, нашу квартиру почему-то миновали, а на чердаках никого не нашли, и лишь один из солдат, обшаривая чердак, самостоятельно отстрелил себе палец. Я вышел на улицу. Было яркое солнце, как в день объявления войны с Германией. Массы народа запрудили улицы. Вследствие отсутствия трамваев и извозчиков, толпа заполняла всю улицу от тротуара до тротуара. Красные банты так и пестрели. Все воинские части уже перешли на сторону революционеров, и сражений больше не предвиделось».

При этом в течение дня правительство не предприняло никаких мер для улаживания ситуации.

Родзянко Михаил Владимирович, председатель Государственной Думы:

«Правительство заседало в Мариинском дворце, но никакого распоряжения, никакого распорядка, никакой попытки к подавлению в самом корне начинающихся беспорядков им сделано не было, потому что правительством в буквальном смысле слова овладела паника. Насколько велика была паника и растерянность, видно из следующего обстоятельства: при известии о движении толпы на Мариинский дворец в нем были потушены все огни и собрано некоторое количество оставшихся еще верными правительству войск для того, чтобы сопротивляться.

Однако нападений не было, и, по словам одного из членов правительства, когда снова зажгли огонь, то он, к своему удивлению, оказался под столом. Мне кажется, что такой несколько анекдотичный рассказ лучше всего может характеризовать настроение правительства в смысле полного отсутствия руководящей идеи для борьбы с возникающими бесчинствами».

Лишь военный министр генерал М.А. Беляев сделал попытку собрать войска, оставшиеся лояльными правительству. Вечером в Ставку от него пришли две телеграммы:

В 19:00 о ситуации в Петрограде вновь доложили Николаю II, но он ответил, что все перемены в составе правительства откладываются до его возвращения в Царское Село.

Родзянко Михаил Владимирович, председатель Государственной Думы:

«В столице не оказалось центральной власти. Из Ставки никаких распоряжений от императора Николая II не поступало, и город Петроград был предоставлен нарождающейся безбрежной анархии».

Жевахов Николай Давидович, князь, заместитель обер-прокурора Святейшего синода:

«Пользуясь промежутками между выстрелами, почти беспрерывно раздававшимися на улице, я то и дело подходил к окну своей квартиры – и вот что я увидел. Перед окнами проходила одна процессия за другою. Все шли с красными флагами и революционными плакатами и были увешаны красными бантами Вот прошла процессия дворников; за нею двигалась процессия базарных торговок; отдельную группу составляли горничные, лакеи, приказчики из магазинов Все неистово кричали и требовали увеличения жалованья; все были пьяны, пели революционные песни и грозили “господам”; все были куплены, наняты за деньги, все выполняли данное им задание К ним примыкала уличная толпа, дети и подростки, визгом и криками создававшие настроение крайней озлобленности и безграничной ненависти. Это была типичная картина массового гипноза; это было нечто непередаваемо ужасное. Стоило бы крикнуть какому-нибудь мальчишке: “Бей, режь!”, – чтобы эта обезумевшая толпа взрослых людей мгновенно растерзала бы всякого, кто подвернулся бы в этот момент, и сделала бы это с наслаждением, с подлинной радостью. На лицах у всех была видна эта жажда крови, жажда самой безжалостной, зверской расправы, все равно над кем Это было зрелище бесноватых, укротить которых можно было только пальбою из орудий».

Николаю II пришла еще одна телеграмма от председателя Государственной Думы М.В. Родзянко: