– Проклятье. И ради чего?.. – пробормотал Вонвальт. Затем он повернулся к гвардейцам. – Идем. Нам предстоит найти еще многих.

* * *

Сэр Конрад как вихрь несся по коридору. Из каждого угла Великой Ложи до нас доносились гневные крики. Раз или два воздух пронзали вопли Правосудий, которые пытались защититься своими гражданскими правами от стального оружия имперских гвардейцев.

Мое сердце рвалось на части. На лицах всех, кто меня окружал, была написана железная решимость, и я изо всех сил старалась им подражать; но даже если эти Правосудия и в самом деле были изменниками, я не могла заставить себя возненавидеть их. Я видела перед собой лишь напуганных людей, которые страшились того, что их убьют, подвергнут пыткам, что они пропадут в темницах под Императорским дворцом. Их вина не была доказана, но ни мы, ни гвардейцы даже не думали о том, что могла произойти какая-нибудь ошибка. Раз в указе Императора говорилось, что эти люди – изменники, значит, так и было. Вонвальт никого не допрашивал. Он даже не пытался обосновать обвинения. Он был подобен природной стихии, подобен сосуду, который нес в себе волю Императора и благодаря которому действия Императора обретали законность. О справедливости же речь больше не шла.

– Правосудие Вильгельм Зигилинд, – произнес Вонвальт, врываясь в комнату этого человека. Большинство из Правосудий-изменников, так называемых «кирилликов», уже сообразили, что происходит, и либо заперлись и забаррикадировались, либо вооружились, либо сделали сразу и то и другое. Было неясно, о чем говорили подобные действия: об их нечистой совести или же о том, что Правосудия просто решили, будто на Ложу напали.

Зигилинд был зрелым мужчиной с темно-коричневыми волосами и чересчур аккуратно подстриженной темно-коричневой бородкой. Когда мы вышибли дверь в его комнату, он стоял на подоконнике у распахнутого окна.

Выглядел он напуганным. Они все выглядели напуганными.

– Сэр Конрад, – нелепо-жизнерадостным тоном произнес Зигилинд, словно влезать на подоконник было для него обычным делом. Он кивнул на дверь. – Что происходит? Где магистр Кейдлек?

Я заметила, как руки Вонвальта сжались в кулаки.

– Зачем тебе Кейдлек?

– Я…

– Что «ты»? Зачем ты туда забрался? Захотелось подышать свежим воздухом?

Зигилинд неловко переминался с ноги на ногу, но вниз не спускался.

– Не понимаю, почему вы…

– Нет, – резко прервал его Вонвальт. – Это я не понимаю. Я не понимаю почему, Вильгельм. Неужели жизнь вдруг стала настолько трудной? Здесь, в тепле и удобстве? Или ты пошел на предательство из обыкновенной скуки?

– Сэр Конрад, я…

– Нет, отвечай. Из трусости или из скуки?

Зигилинд поник.

– Мне угрожали, – тихо произнес он.

Вонвальт сделал шаг вперед и требовательно спросил:

– Кто тебе угрожал?

Зигилинд сокрушенно покачал головой. Затем едва слышно проговорил:

– Ты даже не представляешь, каково нам здесь приходилось.

– Ты – Правосудие Императора! – рявкнул Вонвальт. – Ты наделен высшей властью! Ты волен решать, кому жить, а кому умереть! Угрожать Правосудию – значит пойти на государственную измену! Если кто-то угрожает тебе, ты предаешь его мечу! – Он щелкнул пальцами. – Тут же, на месте! Проклятый трус! Все вы – ничтожные трусы. Отсиживаетесь в этих стенах, строчите свои книжки, раздаете кому ни попадя тайные знания, когда вам это на руку. Когда это выгодно. Потому что поступить так – проще всего. И, главное, кому вы их продали? Храмовникам! Млианарам! Преступникам, злодеям! Что за безумие? О чем вы…

Он резко замолк. Зигилинд повернулся к окну и спрыгнул вниз, навстречу своей смерти.

Вонвальт долго молча стоял и тяжело дышал; его ноздри раздувались от гнева, пока тот весь не рассеялся.

Наконец он повернулся к ближайшему гвардейцу и тихо произнес:

– Список.

Гвардеец достал листок, и Вонвальт выхватил его из рук воина. Несколько секунд внимательно смотрел.

– Князь Преисподней, и Ансоберт тоже, – пробормотал он. Затем вернул список гвардейцу. Снаружи серое моросящее утро наконец разродилось теплым весенним дождем. Капли застучали по подоконнику распахнутого окна, их брызги полетели на книги и свечи.

Вонвальт потер лицо руками.

– Идем дальше, – пробормотал он и повернулся к двери.

* * *

День выдался долгим. Долгим и изнурительным.

Мы переходили от комнаты к комнате, иногда открывали двери, иногда выламывали их. Некоторые Правосудия сопротивлялись яростно, с оскорбленным видом; они словно считали, что были вправе безнаказанно встать на путь измены. Другие замыкались в себе, раздавленные тяжестью своего предательства. Некоторых удавалось усмирить и арестовать; другие гибли либо от собственных рук, либо от рук наших гвардейцев.

Из двадцати имен, что значились в списке, чуть больше половины пережили арест и отправились во дворец. Последним мы разобрались с Правосудием по имени Лейтвин Веремунд, старым и, казалось бы, мудрым человеком, который, сложись все иначе, мог бы всерьез соперничать с Вонвальтом за титул магистра Ордена.

Когда Вонвальт вошел к нему, в Великой Ложе уже давно стояла тишина. Дверь не была заперта. Веремунд ждал нас, сидя за столом, – седовласый и белобородый, сутулый от множества лет, проведенных за книгами. Выражение его лица было пугающе безмятежным.

Вонвальт, изнуренный, вышел на середину комнаты.

– Лейтвин, – сказал он.

– Правосудие сэр Лейтвин Веремунд, – с упреком поправил старик.

Вонвальт покачал головой.

– Нет. Вас лишили титула. Вы – никто. Вас и человеком теперь трудно назвать. Вы все равно что раб Империи, ее собственность. И знайте, Лейтвин, что все это – дело ваших же рук.

Веремунд терпеливо покачал головой.

– Не моих, сэр Конрад. Такова воля Немы.

Вонвальта вдруг охватила ярость.

– Тогда почему же вы здесь? Почему не взяли меч и не отправились на Пограничье? Знаете, что злит меня больше всего? Лицемерие. То лицемерие, которым вы оправдываете свою измену.

– При всем уважении, сэр Конрад, вы напрасно тратите на меня свои речи. Ни вы, ни я не переубедим друг друга. Так делайте то, зачем пришли, и будь что будет.

Вонвальт несколько мгновений будто бы боролся с самим собой. Брессинджер заметил это прежде всех нас.

– Сэр Конрад, – пробормотал он, затем с озабоченным видом повернулся к ближайшему гвардейцу. – Арестуйте этого человека, – приказал он. – Скорее!

Но Вонвальт покачал головой. Внезапно издав дикий клич, он выхватил из ножен короткий меч и отрубил Веремунду половину головы. Верхняя часть, все, что находилось выше глаз, шлепнулось на стол, как раскисшая хлебная лепешка. Веремунд, лишившийся макушки, удивленно застонал – понадобилось несколько мгновений, чтобы смерть охватила все остальное тело. Затем он обмяк, и мозг вытек из раны, как желток из яйца.

Потрясение, ужас и усталость одновременно навалились на меня, и я согнулась пополам от рвотных позывов. Все остальные в тот же миг отвели глаза от развернувшегося перед ними чудовищного зрелища.