Из дому они вышли вместе. Вместе зашли в магазин, потом сели в трамвай и проехали три остановки.

— Ну, прощай. Мне прямо,— сказал Саша.

Дима взял в левую руку большую коробку с тортом «Сюрприз» и протянул ему правую. Он хотел что-то сказать, но только повернулся и быстро зашагал по тихому переулку к большому пятиэтажному дому.

УЧИТЕЛЬ

Он распахнул дверь и застыл на пороге. Залихватская песня, названием которой служила ее первая строчка «В огороде бабка, в огороде дедка», грянула ему навстречу.

Пели все. Особенно старался Макагонов. Шустрый и вертлявый подросток даже привстал от усердия и, закатив глаза, покачивался в такт песне.

Тимур понял, что медлить нельзя, и решительно направился к доске.

Не обращая внимания на учителя, класс продолжал петь. Тимур постучал по столу. Класс пел. Тогда он вскинул руки и начал дирижировать.

Пение прекратилось.

«Ну, вот и все,— подумал Тимур.— Макагонов тоже, кажется, замолчал. Как он мне надоел!!!»

И, уже обращаясь ко всем, произнес:

— Хорошо поете. Только уж больно громко, всю школу небось всполошили...— Он посмотрел на притихший класс и отчего-то развеселился.— А знаете, как пел Шаляпин?

— Тоже громко? — выкрикнул все тот же Макагонов, готовый уже захохотать во всю мочь.

— Не только громко,— успел заметить Тимур.

На память пришли воспоминания Горького о Шаляпине. Захотелось передать их ребятам, рассказать о том ощущении, которое испытывал великий писатель, слушая великого артиста.

В доли секунды выстроился план рассказа. Тимур торопился. Он чувствовал, что вот-вот может оборваться эта тоненькая ниточка неожиданно возникшего у ребят интереса.

И все-таки она оборвалась. Ее Макагонов оборвал.

Подросток поднял руку и, не дожидаясь разрешения, встал из-за стола.

— А все-таки вот так нужно петь? — зло спросил он и грянул залихватскую «Бабку...».

Окна задребезжали от смеха.

Тимур подскочил к Макагонову, стиснул его плечи и... почувствовал удар в грудь.

Срочно собравшийся педсовет исключил Макагонова из школы, но и Тимуру тоже сделал замечание.

— Нельзя так! — говорили ему.— Надо держать себя в руках! Да и классом нужно уметь управлять.

«Ну а зачем все-таки Макагонова исключили? — думал после педсовета Тимур.— Уж не слишком ли это большое наказание? А может быть, так и нужно?.. Не знаю еще всего, ведь первый год работаю».

На другой день, подходя к учительской, Тимур услышал женский голос:

— Я этого так не оставлю! Я буду жаловаться! Учитель тоже еще мне... с учеником подрался!

Он понял, что это была мать Макагонова.

— Но мы исключили вашего сына не только за этот инцидент,— говорил директор.— У него ведь было последнее предупреждение. И вы об этом знаете, а выводов он никаких не делал. Учился плохо, прогуливал, постоянно срывал занятия. Сколько раз мы с вами встречались уже только в этом году?

— Ну, хорошо...— снова заговорила мать. В эту минуту Тимур вошел в учительскую.

— А... вот и Тимур Тимофеевич,— не договорив, обернулась она к нему.— Как же это вы могли ударить моего сына? Какой же вы учитель! И кто вам вообще дал право распускать руки?

«Ударить?.. Распускать руки?.. Ну зачем уж так-то?» Но что-либо объяснять было бесполезно, Макагонова была сильно возбуждена и без остановки сыпала обидные слова.

— Я вам еще покажу!—говорила она.— Вы у меня узнаете, как драться с учениками! Да вас диплома за это лишат, вас посадят...

Тимура, конечно, не посадили и диплома не лишили, но тем не менее после заявления Макагоновой в районо оставаться ему в этой школе признали нецелесообразным.

Устроиться на новое место в середине года оказалось не так просто, но его все-таки взяли.

Встретив однажды на улице директора своей прежней школы, Тимур остановился.

— А! Тимур Тимофеевич,— подал ему руку директор.— Ну, как у тебя там?

— Все хорошо,— торопливо ответил Тимур,— а у вас?

— У нас тоже вроде бы ничего...

Виталий Федорович внимательно посмотрел на Тимура и покачал головой.

— Нехорошо тогда получилось,— произнес он, еще больше наклоняя голову.— Нехорошо... Да и мы тоже не правы. Помочь бы вам надо. Класс этот трудный, а вы молодой. Не учли...

— Ну что вы, Виталий Федорович,— возразил Тимур.— Я сам виноват... Только вот зря Макагонова тогда исключили из школы.

— Почему? — насторожился директор.

— Так... А вот зря...

— Ты что же, оправдываешь Макагонова?

— Нет.

— Да ты не волнуйся,— продолжал после небольшой паузы директор.— Макагонову бы все равно в нашей школе не учиться. Мать-то его посадили...

— Как?

— Да вот так. Недостача какая-то...

Тимур знал, что мать Макагонова работала буфетчицей на вокзале.

— И что же теперь будет? — сделал он полшага вперед.

— Не знаю. Отца ведь у Макагонова нет. Да и родственников тоже... В детский дом, наверное, возьмут...

Домой в этот день Тимур не пришел: ночевал у Макагонова.

А через несколько дней исполком райсовета народных депутатов вынес решение о признании Тимура Тимофеевича Ермакова временным опекуном несовершеннолетнего Алексея Андреевича Макагонова.

ВСТРЕЧА

История эта началась с фотографии, с простого снимка, опубликованного в газете.

С полосы улыбались молодые парни из строительной бригады. Сам бригадир стоял в центре. Лихая прядь волос выбивалась из-под козырька старенькой кепки, а на широких, по-детски пухлых щеках проступали забавные ямочки.

В подписи к снимку чин по чину были указаны все фамилии передовиков, а его имя, должно быть из лишнего старания или уважения, пропечатали полностью вместе с отчеством.

«Похож, Владимир Петрович,— шутливо обратился к себе Володя, откладывая в сторону газету.— Вот только улыбка какая-то неестественная».

Через несколько дней в отделе кадров ему вручили два письма.

На конвертах — один и тот же незнакомый почерк ; на штемпеле — город, в котором он никогда не был.

Первое письмо было следующее:

«Дорогой мой сыночек!

Вот наконец после скольких лет просохли мои слезыньки и увидела я белый свет. Уж не знаю, кому и в ноги кланяться, что помогли мне найти тебя. Мать я твоя, Александра Феодосьевна, сынок ты мой ненаглядный, Володенька. Со вчерашнего дня, когда увидела твой портрет в газете, не могу ни есть, ни спать.

Наконец-то, слава богу, нашелся, отыскался, мой родненький. Сколько лет прошло, а я сразу тебя узнала. Изменился ты, стал мужчиной, а глазки и щечки с ямочками все те же, что и у