раз были слышны очереди из пулеметов. Трудно было понять, кто стреляет – свои или враги.

На следующее воскресенье 14 сентября райком назначил новый воскресник. Я объявила всем под расписку о месте сбора и подготовила все к выезду на окопные работы в прежнее место, т. е. на Среднюю Рогатку на станцию Дачное. Однако в субботу днем около 12 часов вернулись наши служащие, которые утром выезжали на уборку овощей в совхоз им. Тельмана, расположенный у Средней Рогатки, и рассказали, что там артиллерийский обстрел и трамваи туда не идут. Я позвонила в райком инструктору, и она подтвердила, что всех оттуда вернули обратно.

– Что делать с воскресником, – спросила я, – раз туда нельзя проехать?

Инструктор подтвердила, что ехать надо, но куда именно, сообщат ночью или рано утром. Нужно собраться всем учреждением в 7 часов утра. Я хотела ночевать в институте, но позвонил муж и сообщил, что сегодня ночью уезжает в действующую армию и хочет со мной попрощаться. Я оставила вместо себя в институте Д. С. Бердникову и поехала домой.

Рано утром вернулась на работу, звоню в райком. Там нам предложили поехать в совхоз им. Тельмана на уборку овощей. Нас было 12 человек, ехали мы на трамвае номер 39. Трамвай довез только до кольца у завода «Электросила». Мы вышли и направились пешком на юг, в сторону Средней Рогатки. Нам навстречу началась частая артиллерийская стрельба. Снаряды рвались где-то совсем близко. Многие испугались.

Уборщица Медведева схватила меня за руку и со слезами стала жаловаться, что у нее болит сердце. Я отпустила ее обратно. Бердникова начала стонать и просить не идти дальше. Однако мы все же шли вперед, но выстрелы становились все чаще и ближе, и прохожие вокруг нас стали возвращаться назад. Стало ясно, что в такой обстановке уборка овощей производиться не может, тогда мы решили вернуться обратно. Наш второй воскресник так и не состоялся.

В Ленинграде сегодня тревожно. Немцы близко. Зашла в Музей Ленина к зам. директора Виноградову переговорить относительно организации военной учебы. <…> Застала его растерянным. <…> На мой вопрос он ответил, что, мол, за один день все равно не научишься.

– Разве, – уточнила я, – нам остался в жизни один день?

Он посмотрел на меня мутными глазами и произнес:

– Немцы в Лигово и Обухове, и вопрос решается не только днями, но может быть часами.

– Ну, этого не может быть, – ответила я [Е. С-ва].

Из вечерней сводки Совинформбюро 16 сентября 1941 года: Германское информационное бюро распространило сообщение о том, будто во всех районах Ленинграда «по указанию политкомиссаров» производятся взрывы общественных зданий и якобы уже разрушены вокзалы, почтамт, правительственные здания, школы, жилые дома и другие здания. Германское информационное бюро ссылается при этом на показания каких-то советских пленных.

Это сообщение германского информационного бюро является гнусной ложью. Оно свидетельствует о том, что немцы, подготовляя в широких масштабах бомбардировку невоенных объектов Ленинграда, стремятся заранее снять с себя ответственность за подобные варварские действия. Однако этот жульнический маневр не введет никого в заблуждение. Весь мир прекрасно знает, что гитлеровские мерзавцы способны лишь на самые подлые дела.

17 сентября 1941 года

В 16 часов поехал домой, чтобы захватить кое-какое барахлишко для спанья, и стал очевидцем необычного события. Тысячи людей как муравьи движутся по Московскому шоссе. Дано распоряжение о переселении жителей Кировского и Московского районов в северные районы города, так как эти районы подвергаются наиболее интенсивной бомбардировке и артиллерийскому обстрелу. <…>

Потрясающая картина: тысячи людей с тысячами узелков – у кого-то на плечах, у кого-то на руках, у кого-то на ручных тележках – движутся непрерывным потоком. Вот мальчик 13–14 лет, с котомкой за плечами, набитой картошкой и капустой, бодро шествует рядом со взрослыми и без тени смущения напевает себе под нос: «Мать в доме победу кует, а я на войну собираюсь». Ковыляет старушка, опираясь на дубинку, и тащит, родимая, кочан капусты. И жалко и стыдно за такое поспешное отступление. Бедные мужественные ленинградцы. Ни тени отчаяния. О, многострадальный русский народ. На протяжении всей своей истории несет тяжкие испытания. <…>

Хлебный паек урезан уже вдвое для рабочих и втрое для служащих и иждивенцев. И надо думать, что еще более сократится. Самые суровые испытания еще впереди. Бомбежки, голод и канонада, так треплющая нервы [А. К-в].

18 сентября 1941 года

Завод обладает большими возможностями по освоению новых изделий. Много можно сэкономить дорогих материалов. Никто здесь по-настоящему не занимался этими вопросами. Цеха завалены браком. Побил рекорд четвертый цех. В цехе нет свободных мест для годной продукции из-за залежей брака. Объявил беспощадную войну браку и захламленности: убрать цеха, вычинить все, что можно из брака. Завести строгий учет брака [А. К-й].

Сегодня около полудня снаряды <…> вражеской артиллерии стали рваться в центре города. Несколько снарядов разорвались у Мраморного дворца. Есть убитые и раненые. Бомбоубежище дворца заполнилось народом с улицы. В МПВО немного растерялись, так как никто не научил их защищаться от снарядов. При мне в штаб МПВО музея Ленина звонили из Музея революции и спрашивали, нет ли инструкций на случай артиллерийского обстрела, ибо они не знают, нужно ли при обстрелах дежурить на чердаках или лучше укрыться. Инструкций не оказалось, и мы посоветовали им укрыться и не подвергать людей ненужному риску без особой необходимости.

Вечером поехала домой. Дома мне передали телеграмму от мужа о том, что его взяли в Политуправление и он не вернется. Однако поздно вечером около 11 часов он приехал и до утра пробыл дома. Муж рассказал, что они собирались поехать переночевать в казарме, но затем его группа договорилась провести последнюю ночь дома с родными и завтра в 9 часов быть на Балтийском вокзале. Ему выдали новое обмундирование: сапоги, брюки, гимнастерку, белье. Не дали только шинель, но зато выдали теплый ватник. Пошел он по партийной мобилизации в качестве политбойца, хотя мог бы идти политруком, но дело теперь не в чинах.

Посмотрела я на него в военном обмундировании и сказала:

– Если тебе будет когда-нибудь страшно в бою, то помни, что ты был уже на двух войнах – империалистической и гражданской – и остался жив, то и на третьей войне не погибнешь! Я надеюсь на твою смекалку и опытность.

– Не бойся, – ответил он мне, – я не стану трусом, и раз пошел воевать, то дойду до самого Берлина, и подлым фашистам не будет пощады!

Мне было жаль мужа, жаль