— Это не так просто, — заметила Ниши. — Шагор покинула дом неожиданно, никого не предупредив, и потому пойдут всякие толки, если она вернется с посторонним. Если же приедет с вами, никто не заподозрит ничего дурного.

— Хорошо, будь по-вашему, — согласился Броджешор. — Снарядите, пожалуйста, вашу лодку.

— Сейчас, — ответила Ниши и вышла из комнаты.

Броджешор повернулся к жене.

— Шагор, — спросил он ее, — как тебе взбрело в голову дать такой зарок?

Обычно острая на язык Шагор только всхлипнула и закрыла лицо краем сари. Не каким-нибудь роскошным даккским платком, а просто концом сари, как это обычно делают бенгалки. Она плакала тихонько, опасаясь, как бы Деви не услышала ее.

Броджешор подождал, пока она немного успокоится, и опять спросил:

— Почему ты не остановила меня, когда я уходил от тебя? Ведь если бы ты позвала меня, мы сразу бы помирились.

Шагор вытерла слезы и, всхлипывая, проговорила:

— Сама не знаю. Но пускай я тебя не окликнула… почему ты сам не вернулся?

— Разве мог я вернуться после того, как ты прогнала меня?

Когда наконец они все выяснили, Броджешор спросил жену:

— Послушай, Шагор, зачем ты пошла с разбойниками?

— Но ведь Деви мне не чужая, — объяснила Шагор. — Она приходится мне сестрой. Я и прежде ее знала. Она появилась сразу после того, как ты ушел. Увидела, что я плачу, и говорит: «Не горюй. Я верну тебе твое божество. Пойдем со мной. Побудешь у меня два дня, и я все устрою». У меня были основания доверять ей. Я сказала прислужнице, что уезжаю вместе с тобой, и пошла с Деви. Вот так я и очутилась здесь. Ты теперь отдохни немного. Видишь все эти приборы — трубку, кальян? Они приготовлены для тебя. Покури, а потом поешь.

— А где же хозяйка? — поинтересовался Броджешор. — Почему она не вышла ко мне?

Шагор позвала Деви, но вместо нее опять появилась Ниши.

— Если лодка готова, мы можем отправляться прямо сейчас, — сказал ей Броджешор.

— Эта лодка теперь твоя, — заявила Ниши, переходя на «ты». — Но только мы тебя так просто не отпустим. Ты ведь не чужой для госпожи рани. А мы, хоть и разбойники, индусские обычаи соблюдаем. Как можно не приветить родню в своем доме? Мы ведь обидели тебя. А это грех…

— Как же вы меня будете привечать?

— Прежде всего сядь на подобающее тебе место. — Ниши указала на пышное ложе.

— Зачем? Мне и тут хорошо, — ответил Броджешор, продолжая сидеть на ковре.

— Сестра, — повернулась Ниши к Шагор, — возьми свое сокровище и усади его на достойное место. Занимайся им сама — нам чужого добра не надобно. — И с улыбкой добавила: — Кроме золота с серебром.

— Выходит, я отношусь к латуни и бронзе? — пошутил Броджешор.

— Да, я тоже так полагаю, — согласилась Ниши. — Ты — металл, из которого делают кухонную утварь. Для женщины мужчина так же необходим, как ее кастрюли. Без него дом не дом. Мужа тоже приходится время от времени скрести и чистить, чтобы удалить копоть. Ведь он словно чугунок, подчас так распаляется, что прямо дым от него идет. Так что возьми, сестра, свой горшок и поставь его на место. А то, как знать, вдруг опять начнет жаром исходить.

— Ну вот, — воскликнул обиженный Броджешор, — сначала меня к латуни с бронзой зачислили, а теперь вообще к горшку приравняли!

Ниши улыбнулась.

— Не огорчайся, — сказала она. — Имей в виду — я плохо разбираюсь в кухонной посуде. Я ведь вишнуитка и больше привыкла к котлам. У нас трапеза — дело общественное. Поэтому, если ты считаешь, что я к тебе несправедлива, обратись к Шагор. Она знает толк в посуде.

— О да, — подхватила Шагор, — в этом я разбираюсь. Я считаю, что мужчина — это не горшок, а пустой кувшин, который женщине постоянно приходится наполнять в меру своих способностей.

— Верно! — поддержала Ниши. — Но как они, бедняжки, маются с этим добром! А те и ухом не ведут — камнем висят у них на шее. Так что возьми, сестра, свой сосуд и водрузи его на соответствующее место.

— Кувшин сам займет свое место, — проговорил Броджешор и сел рядом с Шагор.

Тут же появились две нарядно одетые, блистающие украшениями красавицы прислужницы, стали по обе стороны от него и принялись обмахивать его опахалами, оправленными в золото.

— Приготовь мужу кальян и дай ему покурить, — велела Ниши супруге Броджешора.

Шагор встала, сняла с золотого курительного прибора чашечку, помешала табак, ароматизированный мускусом, снова надела ее и подала мужу.

— Ты лучше дай мне простую трубку, — попросил Броджешор.

— Не тревожься, — успокоила его Ниши. — Этим кальяном никто не пользовался. Мы не курим.

— В самом деле? — обрадовался Броджешор. — Зачем же тогда он стоит здесь?

— Для того, чтобы приемная рани выглядела по-царски.

— Но когда я вошел сюда, табак был уже заправлен, — напомнил Броджешор. — Выходит, кто-то курил этот кальян.

— Да нет, — возразила Ниши. — Все это хранится у нас просто так, для виду…

Кальян вынули из кладовой только накануне вечером, в ожидании мужа Шагор. Тогда же приготовили и табак. Броджешор снял с кальяна мундштук, внимательно осмотрел его и, убедившись в том, что его, по-видимому, действительно никто не брал в рот, с удовольствием закурил.

— Что же ты стоишь, несчастная? — снова повернулась к Шагор Ниши. — Разве пристало жене бездельничать, когда муж курит? Пойди принеси ему бетеля. Да смотри, сама приготовь. И лучше бы добавить в него какого-нибудь зелья.

— Бетель уже готов. А насчет зелья — так если бы я умела его делать, то не попала бы в такое положение, как теперь.

Она взяла сандаловую пасту, камфору, особую отдушку, добавила вытяжки из роз, смешала все это с заготовленным бетелем, потом положила смесь в золотую чашку и подала мужу.

— Ты много болтаешь, — с напускной строгостью сказала Ниши. — Пойди-ка лучше приготовь мужу поесть.

У Броджешора вытянулось лицо.

— Смилуйтесь надо мной, — в отчаянии воскликнул он. — О какой еде может идти речь ночью?

Однако никто не обратил внимания на его слова. Шагор тотчас же отправилась в соседнюю комнату, подмела то место, где собиралась потчевать своего супруга, протерла его мокрой рукой, затем постелила толстый коврик и поставила несколько серебряных тарелок с яствами, а рядом — душистую холодную воду в золотом стакане.

Как только она закончила эти приготовления, Ниши привела Броджешора.

Тот взглянул — и обмер.

— Пощади меня, — умоляюще сказал он Ниши, сложив просительно руки. — Я все претерпел от вас — и разбой и плен, но такого насилия ночью мне не перенести. Помилосердствуй!