Файф выкладывает ломтики ветчины на зачерствевшую желтоватую бриошь. Убогое угощение для ее Одиссея!

Эрнест спустился чисто вымытый, но небритый, в шортах и белой майке. Красавец! Все было бы проще, если бы она не старилась быстрее него. Ей уже сорок три, а ее муж по-прежнему выглядит на двадцать. Эрнест разочарованно глядит на бутерброд.

– Ты сказал, что будешь завтра.

– Это не важно.

Файф идет в сад, чтобы принести газету, и замечает, что в садовом домике горит свет.

Придется в очередной раз напомнить слугам, что им запрещено там появляться. Эрнест убежден, что Куццемано подкупил их, чтобы они отсылали ему содержимое мусорной корзины Хемингуэев.

– Как там Испания? – Файф протягивает ему газету.

– Все до того ужасно, что начинаешь ненавидеть обе стороны. Мертвые дети. Кровь на улицах. – Он крепко зажмуривается. – Еда – дерьмо.

– Я читала ужасные репортажи. Волновалась. – Она наливает ему кофе, плюхает в него сгущенку прямо из жестяной банки.

– Не представляешь, как это странно, когда не видишь вокруг мешков с песком. Я все время прислушиваюсь в ожидании артобстрела, но ничего такого не слышу.

– Как твоя работа?

– Пьеса продвигается. Но мне нужно что-то большее. Роман, например.

– Любая из твоих книг всегда расходится тысячными тиражами.

– А я хочу написать такую, которая понравилась бы критикам.

Файф сидит напротив в своем черном платье из перьев – странная собеседница за странным ужином. К бутерброду он так и не притронулся.

– Лучше для собак пиши – им легче понравиться.

– Понятия не имею, с чего они так взъелись на меня в последнее время.

– Кучка самодовольных кретинов против миллионов читателей, которые тебя обожают.

– Но я хочу создать нечто такое, что понравилось бы именно им.

– Ну уж мне-то точно понравится все, что ты напишешь.

– О да, я знаю, моя вечно преданная Файфи. – За словами «вечно преданная» ей отчетливо слышится «лгущая». От обиды вдруг накатывает безрассудство. Если он плюет на их брак, может, ей тоже стоит попробовать. Файф наклоняется и откусывает кусок от все еще нетронутого бутерброда. Ветчина вкуснейшая, даже с черствым хлебом.

– Эй! – возмущается Эрнест, но видно, что ему пришелся по нраву ее демарш.

Она кусает еще раз.

– Что за «Эй!», мистер Хемингуэй?

Эрнест пытается схватить бутерброд, но она отводит его руку в сторону, сделав обольстительное лицо:

– М-м-м-м-м, как вкусно!

Эрнест закатывает глаза.

– Подайте бедному голодающему репортеру! Он так по свининке соскучился! Чем ты тут без меня питалась? Капустой и бульоном, а?

Он бросается на нее, та уворачивается; он делает фальшивый выпад из-за стола, она тоже. Словно пара кошек, которых она видела утром у птичьей купальни: он бросался направо – она налево, он налево – она направо. Потом они выбегают в сад, перья гремят на ветру, кошки прыскают из-под ног в разные стороны. Голые ступни Файф уже добежали до бассейна, когда Эрнест наконец дотягивается до бутерброда, но Файф успевает сунуть в рот последний кусок.

Эрнест качает головой:

– Я несколько месяцев голодал!

– Так тебе и надо – за то, что оставил меня тут одну.

Теперь они стоят совсем близко. Его рука скользнула между помятых перьев.

– Я помню это платье, Файфи. Ты сразила меня своим нарядом.

Его рука движется дальше. Файф улыбается ему, он улыбается в ответ. Белья на ней нет. Он поднимает брови:

– Прямо как во Франции!

Вот – вот оно, счастье! Муж вернулся к ней.

Эрнест хватает ее за запястья.

– Так, и как же мы поступаем с непослушными детками?

– Нет, Эрнест! – хихикает Файф. – Не надо!

Но в следующую секунду она уже летит в бассейн.

Из домика для прислуги, словно по сигналу, появляется кухарка.

– Мистер Хемингуэй, приветствую, сэр.

– Здравствуй, Изобел. Миссис Хемингуэй плохо себя ведет.

Интересно, как она выглядит со стороны – как птица, свалившаяся в свою купальню?

– Не обращай внимания, Изобел.

Изобел качает головой – никогда ей не понять богатых с их причудами – и возвращается в дом.

– Ты вся вымокла, – смеется Эрнест, когда Файф наконец удается выбраться из бассейна.

Вода с перьев капает на плитки. Осторожно, словно освобождая нежный фрукт от кожуры, он потянул за черный обтянутый шелком обруч, под который она до сих пор убирает волосы.

– Мальчишка!

Уголки его губ приподнимаются:

– Дети надолго уехали?

– На месяц.

– Выходит, весь дом в нашем распоряжении.

Файф так хочется ответить: «Сперва избавься от Марты, а потом получишь жену». Хочется дать ему понять – он не может заполучить обеих сразу. Но вместо этого она лишь сладко вздыхает, когда он принимается целовать ее в ямку между ключиц, медленно спускаясь вниз.

– Всю дорогу от Майами я только и мечтал, как бы тебя трахнуть.

Каждый день, с самого возвращения из Испании, Эрнест по утрам работает, днем отправляется рыбачить или купаться, а вечера они проводят вдвоем. Ни телеграмм в неурочный час, ни телефонных звонков из Сент-Луиса, ни посылок из Мадрида. Фарфоровая посуда стоит в буфете целехонькая. Сумерки давно уже не сигнал к началу боевых действий, которые обе стороны отрабатывали в разных уголках дома в течение долгого жаркого дня. Эрнест разлюбил этот жанр с тех пор, как начались его командировки на испанскую войну.

Теперь он постоянно хочет ее: будит Файф своими поцелуями, а когда они добираются до постели, то обычно успевают сорвать друг с друга большую часть одежды. Прямо как в первые годы брака, когда они предавались любви так самозабвенно, будто первыми в мире открыли это занятие. В медовый месяц они уехали на юг Франции, чтобы бродить по солончакам и пустынным пляжам. Это было волшебно – наконец зажить как муж и жена после стольких лет лукавства. Эрнест не устает твердить ей, как сходил по ней с ума все это время. Однажды они попали на цыганский фестиваль в городке неподалеку, пили вино прямо из бурдюков, и Файф, дурачась, перемазала им лица ягодным соком. Оказавшись в постели, они ощутили, как темные маски высвобождают в них нечто новое, и той ночью творили друг с другом странные и восхитительные вещи. Это было словно голод: Файф казалось, они никогда не насытятся друг другом.

И вот теперь медовый месяц вернулся. С первых дней возвращения Эрнеста они не вылезают из бассейна. Гуавы и плакучие смоковницы теснятся вокруг настила, на толстой коре саподиллы выступают капли смолы. Файф демонстрирует прыжки в воду, со смесью удовольствия и смущения вспоминая, как позорно Хэдли плюхнулась тогда с понтона. Эрнест лежит на воде, не шевелясь.