Под конец Файф уже каждый вечер, выйдя из редакции, отправлялась к «ребятам». Чего не стала бы делать, заметь она, что подруге это не по душе. Но приглашения всегда исходили от Хэдли. И Файф не могла отказать, потому что лишь в их квартире при виде Эрнеста, устроившегося в кресле с рукописью на одной коленке, его лица в отсветах горящих углей на нее нисходило спокойствие. После целого дня в редакционной суете «Вог» у Файф вибрировал буквально каждый нерв, но стоило ей переступить порог крошечной квартирки Хемингуэев, и она начинала ощущать себя камертоном, идеально звучащим на одной совершенной ноте.

По вечерам все трое разговаривали о книгах, обсуждали знакомых писателей. Она вчитывалась в его рукописи, а он терпеливо ждал ее мнения, сплевывая в жаровню мандариновые зернышки и глядя, как они вспыхивают голубым пламенем.

Файф молила Бога, чтобы он послал ей более подходящего мужа.

Но день за днем она пропускала работу, помогая Хэдли с готовкой, сменой постельного белья, восхищаясь игрой подруги на фортепиано. Все что угодно, лишь бы оставаться в его мире, лишь бы прикасаться к его вещам. Когда Хэдли заболела, Файф взяла на себя заботы о Бамби, а Хэдли, лежа в постели, благодарно гладила ее руку и называла «такой милой». На душе у Файф было скверно, она ненавидела себя, но не могла с собой ничего поделать.

Эрнест был ее божеством. Она нахваливала его произведения и каждый вечер твердила ему о том, каким знаменитым он станет, каким дико богатым, как им будут восхищаться как писателем и даже как философом. Черт побери, она верила тогда каждому своему слову и радовалась, видя, как он в ответ ухмыляется от уха до уха.

Однажды она поймала на себе его взгляд. Дело было одним из тех вечеров, когда Хэдли лежала простуженная в соседней комнате, а они сидели вдвоем и молча читали. В те дни Файф то и дело отвлекали от книги посторонние мысли: что бы она почувствовала, если бы он поцеловал ее, или что бы произошло, если бы она вполне невинно присела к нему на колено, или каково оказаться с ним в постели.

Она сидела в потертом кресле, поджав под себя ноги, как школьница, и грезила наяву, и вдруг почувствовала, что Эрнест за ней наблюдает. Ей стало стыдно, как если бы он застал ее голой.

Эрнест отложил рукопись и шагнул к ней. Огонь горел у него за спиной, так что его лица она разглядеть не могла. Он схватил ее руку, будто сейчас укусит, но вместо этого прижался губами к косточке на запястье и замер. За стеной кашлянула Хэдли, Эрнест выпустил руку Файф, вернулся в свое кресло и уставился на пламя жаровни, испуганный и одинокий.

Они долго сидели молча. Потом Файф полушепотом завела разговор о потерянном саквояже, и Эрнест признался, что оплошность жены все еще мучает его. О, Файф прекрасно знала, что в аду есть специальное место для женщин, которые поступают так с подругами.

* * *

Первой начала болтать Сильвия Бич. Она проговорилась даже не Файф, а Джинни. Сестры сидели на террасе кафе «Ротонда», закутавшись в меха, и равнодушно обсуждали свое начальство, когда появилась Сильвия. Некоторое время она сплетничала о своей клиентуре: о постоянных покупателях в своей книжной лавке «Шекспир и компания»: кто ей нравится, а кто не очень, кто не платит по счетам вовремя, о литераторах, от кого стоит ждать очередного шедевра. Сильвия знала все обо всех.

Файф как раз отошла к бару, чтобы взять еще по коктейлю, когда до нее донеслись слова Сильвии: «…и при чем же здесь Хемингуэй?» Некоторые из посетителей стали озираться. Файф застыла, спрятавшись за шторой в дверях кафе.

Ее сестра залилась краской. «Ты это к чему?» Она попыталась скрыть волнение, уткнувшись в норковый палантин, который так понравился Эрнесту полгода назад.

– Ты даже не представляешь, до чего люди неблагоразумны: некоторые думают, что книжный шкаф – это хорошая звукоизоляция. Гарри Куццемано называет их «Хэмингуэй-трио». Все, конечно, только слухи.

– И что же это за слухи?

– Куда бы ни отправилась Хэдли, за ней всегда следует Файф.

– Они лучшие подруги.

– Все трое?

– Хэдли и моя сестра – лучшие подруги.

Сильвия бросила кусочек сахара в кофе, помешала ложечкой, не снимая перчатки.

– Эрнест стал брать у меня почитать любовную лирику. Даже Уолта Уитмена.

– И что с того?

Сильвия одним глотком допила кофе.

– А то, что это совершенно не во вкусе Эрнеста. – Сильвия топнула, чтобы отогнать пару голубей, пристроившихся рядом на тротуаре клевать крошки от печенья «мадлен». – Ты в курсе, что у Хемингуэев абсолютно нет денег? Это, конечно, не мое дело, Джинни, но имей в виду, твою сестру пытается окрутить мужчина без средств.

Официант в переднике попытался ее обойти, и Файф пришлось покинуть свое убежище. Выйдя на морозный воздух, она притворилась, что ничего не слышала, и поставила бокалы на стол. Слова Сильвии о деньгах не шли из головы: Файф вспоминала, как неловко себя чувствовала посреди крохотной квартирки Хемингуэев в своих нарядах от «Вог». Что, если Эрнеста и правда привлекает не она, а ее богатство? Деньги ведь привлекательны – они означают путешествия, хорошее вино, отличную еду. А главное – дают шанс.

Сильвия подтолкнула к Джинни свой бокал перно.

– Мне пора бежать, дорогая. Выпей за меня. – Она плотнее укуталась в шарф. – Адриенна[16]принимает сегодня какого-то американского коллекционера книг. Жутко богатого.

Сильвия торопливо чмокнула обеих и удалилась быстрым шагом. Голуби разлетались из-под ее туфель на низком каблуке, словно грязь из-под колес автомобиля. Глядя ей вслед, Файф пыталась говорить на постороннюю тему, но Джинни резко оборвала сестру:

– Между тобой и Эрнестом ведь ничего нет?

– Ничего, – ответила Файф, и это была чистая правда.

* * *

А потом в один дождливый весенний вечер Эрнест пригласил ее к себе. Все рождественские каникулы они провели втроем на лыжном курорте, где ни один так толком и не покатался. По вечерам они читали, сидя у огня, пили херес, играли в бильярд или в бридж. В шутку именовали себя «гаремом». Файф спала в соседней комнате.

И вот Хэдли осталась, а Эрнест вернулся по делам в Париж. И вскоре письмом пригласил ее на тот берег Сены. Не может ли Файф поглядеть, что он написал в поезде по дороге домой?

В тот вечер Файф не стала брать такси, а отправилась пешком, надеясь, что физическая нагрузка поможет обуздать нехорошие мысли. «Веди себя прилично, – твердила она себе, переходя через Новый мост. – Будь умницей». Но не могла думать ни о чем, кроме него.

Эрнест встретил ее в дверях – бледный и уставший. Поздоровался сухо, словно с нежеланным гостем. Файф ждала, что он покажет ей рукопись, – ничего подобного: они сидели у огня и говорили о его путешествии в Нью-Йорк. Весь вечер он казался рассеянным и раздраженным.