В этот момент на улице стукнули ворота. Раздались торопливые шаги по дорожке. Принцесса поспешила к дверям. Перед ними стоял Гертрих.

– Идемте, – сказал он, обращаясь к Тиссу, – американцы сейчас будут здесь. Приходят сообщения из тех мест, которые они уже заняли. Они никого не выпускают из домов, даже врачей… Бывшие заключенные концлагерей заняли улицы. У вокзала стоит уже целая толпа. Я не знаю, сможем ли мы прийти еще раз. Во всяком случае, мы должны попытаться сделать еще одно переливание.

Принцесса стояла, прислонившись к стене.

– А если этого будет недостаточно?.. – спросила она с тревогой.

Гертрих поспешил в комнату больного.

– Это покажет предстоящая ночь…

3

Было десять часов утра следующего дня.

– Можете попытаться, – сказал Тисс, – но, по-моему, это безнадежно. Страшно признавать, но это безнадежно!..

Он стоял рядом с Гертрихом у одного из окон лазарета, выходивших на фасад. Внизу стояли цепью американские постовые, охранявшие въезд и выезд. Перед воротами вперед-назад ходил большой, широкоплечий американский сержант с автоматом в руке. Он не спускал глаз со входа. На другой стороне улицы стоял оливково-зеленый вездеход.

Американцы вошли в Тутцинг прошлой ночью, немного позднее, чем ожидал Гертрих, но зато в большом количестве – с танками и моторизованной пехотой.

Гертрих с беспокойством посмотрел на часы. Они висели над календарем, на котором было 30 апреля 1945 года. В восемь часов на вилле Трутц нужно было сделать третье переливание крови. Сейчас стрелки часов показывали десять.

– Что вы намереваетесь делать? – спросил Тисс. Его знобило. Возможно, оттого, что переливания крови, следовавшие вчера одно за другим, все-таки истощили его. А может быть, оттого, что он не мог заснуть с тех пор, как американцы начали обыскивать дома и запирать многих жителей в подвалах, чтобы расквартироваться самим. Худощавый капитан с группой солдат вошел в лазарет, объявил военнопленными всех, кто в нем находился, включая врачей, и, угрожая расстрелом на месте, запретил покидать здание.

– Что вы намереваетесь делать? – повторил Тисс. – Посмотрите на этого здоровяка…

Ему стоило усилий сдержать стук зубов. Он прижал верхнюю губу нижней. Таким образом он мог без градусника выяснить, не поднялась ли у него температура. Нижняя губа была горячей и сухой. Но он промолчал.

– Я не могу просто так дать умереть старому человеку, – сказал Гертрих. – Я попытаюсь…

Тисс сказал:

– Хорошо, я иду с вами. Я немного говорю по-английски.

Гертрих собрал свою сумку.

– Другого я от вас не ожидал.

Они пошли по коридору к двери.

Но не успели они и на шаг выйти из здания, как часовой повернулся к ним и прицелился.

– You go back!9 – крикнул он. Лицо у него было красное и круглое.

Тисс пытался преодолеть озноб. Часовой приблизился к ним еще на шаг и повторил:

– Go back!

– Мне нужно к умирающему, – крикнул Гертрих. Он повторил: – К умирающему…

Но все слова были бессмысленны – американец его не понимал.

Когда у Тисса прошел приступ озноба, он повторил на английском, с трудом подбирая слова:

– Нам нужно к больному, который умрет, если ему не помочь.

Он пытался найти английское слово, обозначавшее гемофилию или переливание крови. Но он знал лишь слово «blood»10.

Пока он боролся с иностранными словами, часовой приставил ему автомат прямо к груди. Тисс посмотрел на Гертриха с выражением беспомощности и истощения. Они повернулись и пошли назад к двери.

Но резкий голос заставил их вернуться. Рядом с часовым стоял худощавый капитан, который в прошлую ночь участвовал в захвате лазарета.

– Что вы хотите? – спросил он, и они в первый раз услышали, что он бегло говорит по-немецки. – Наши приказы неясны?..

Гертрих бросил на него резкий взгляд.

– Я врач и должен идти к тяжелобольному, которого я вчера лечил. Если не продолжить лечение, он умрет…

На лице у капитана отразилась неприязнь.

– Ах, так? – сказал он. – Речь, по-видимому, идет о генерале или о нацистской шишке?

– Речь идет о старом человеке, о прусском принце Вальдемаре, – ответил Гертрих. Едва договорив последнее слово, он понял, что совершил ошибку и пробудил у капитана явную ненависть.

– Пускай умирает!

Гертрих понял не сразу. Но капитан повторил:

– Пускай умирает! Каждый, кто принадлежит к шайке прусских юнкеров, не заслуживает ничего лучшего. У меня для вас более стоящие задания. Посмотрите, что тут происходит…

Он показал правой рукой на улицу.

– Посмотрите… – крикнул он. – Оглядитесь как следует.

По улице к лазарету ехали американские грузовики. На них лежали и сидели истощенные голодом, смертельно бледные люди в полосатых одеждах. Они едва могли поднять голову.

– Видите?.. – язвительно произнес капитан. – Плоды ваших грехов. Каждый из них сейчас же получит первоклассную кровать. Каждого вы обследуете и будете лечить лучшими средствами. Если хотя бы один из них умрет, я спрошу с вас. Поставлю вас к стенке вместе с вашим прусским князем. – Его голос вдруг сорвался. – Всех, всех, всех…

За машинами шли немецкие пленные. Они несли носилки. Их глаза выражали страх и ужас от первого столкновения – глаза в глаза – с жертвами преступлений, о которых они, может быть, время от времени слышали, но старались забыть – неважно, по неведению ли или от равнодушия, бессердечности, слепоты или страха. Они снимали полумертвых с машин и проносили их с низко опущенными головами в лазарет мимо Гертриха и Тисса. Гертрих подумал: «Боже, вот как это выглядит… Но почему старому человеку приходится платить за грехи тех, кто должен за это отвечать?..»

Он не успел подумать о том, что с тех пор, как стоит мир, невиновные всегда расплачиваются за виновных. Он тоже почувствовал, что к его спине приставили автомат, и пошел назад в лазарет вслед за скорбной процессией.

4

– Тебе лучше?

Принцесса Каликста наклонилась над лицом принца. Промокнула капельки пота на его бледном лбу.

Она украдкой посмотрела на часы, которые стояли у кровати, и подумала: «Двадцать пять минут одиннадцатого, а он собирался прийти к нам не позднее девяти».

Принц едва слышно сказал:

– Да, лучше. Я думаю, что опять пройдет.

– Конечно, пройдет, – ответила она, принуждая себя улыбнуться. – А когда мы сюда ехали, ты в это уже больше не верил.

– Нет, – сказал он, – я в это больше не верил. Но ты… – Он попытался поцеловать ее руки. – Если бы у меня не было тебя, я бы уже давно умер.