– И расскажу! Но вы правы, позже, позже. Если появится минутка. Вечером в трактире. Мне уже показали дивный трактирчик в Евпатории, называется «Первый бастион», вы его знаете?

– Его все знают, – ответил де Ларош.

– Вот туда я собираюсь заглянуть вечером. Если будете свободны, присоединяйтесь.

– Берегитесь, де Ларош, – предупредил виконт, – он сначала заморочит вам голову рассказами о венецианских рукописных газетах и печатном кризисе во Франции, а потом выведает все, что вы знаете о маршале, и напишет это в своей колонке.

Трюшон ничуть не обиделся.

– И что ж! Это моя работа.

– Спасибо за любезное приглашение. Вполне возможно, я приму его. А сейчас, господа, вынужден откланяться, – лейтенант распрощался и ушел в палатку.

– Ну что же, – произнес виконт, – пожалуй, мне тоже стоит найти полковника.

– Можете не искать, я его видел.

– Вы ведь не знакомы.

– Это решается. Я уж смогу отличить полковника Двадцатого легкого, когда он выходит из маршальской палатки. Я обратился к нему, он обрадовался, что я вас знаю, и велел передать, что сейчас отыщет вашу спутницу и вместе с нею поедет обратно, а вы являйтесь, как закончите. Смотрю, вольной жизнью живете, ваша светлость. Разъезжаете с красавицами, да и полковник вам благоволит…

Трюшон говорил слишком смело, но имел на то право благодаря близкому с Сезаром знакомству.

– С чего вы взяли, что она красавица?

– Если это та, что разъезжала по округе, когда я явился сюда с кавалеристами, то хороша весьма и весьма. Ну, который тут ваш? – Ксавье указал в сторону коновязи. – Берите, и пройдемся.

– Смотрю, вы освоили командный тон, – заметил Сезар, отвязывая поводья Галахада. Взяв коня под уздцы, он пошел рядом с журналистом по дороге, ведущей из лагеря.

– Издержки профессии. Нас тут пока мало, хотя скоро конкуренты сообразят, что упускают выгоду, и от ничтожных корреспондентишек будет никуда не деться даже на поле боя, – Трюшон пинал камешек и смотрел, как тот подлетает и шлепается в пыль. – Пока же это лучше, чем сидеть в редакции. Гораздо лучше. Я работаю вместе с Уильямом Расселом из «Таймс», и скажу вам, это сплошное удовольствие! Мы сдружились. Пишет он бойко и вообще человек хороший, хотя, конечно, сноб, как все англичане. Уильям говорит, теперь нельзя пройти по улицам Лондона, чтобы не увидеть толпу, стоящую перед патриотическими картинами, на которых изображена интересная группа «трех спасителей цивилизации»: султан, Бонапарт и Виктория. Ну, а вы? Неважно выглядите.

– Получил весною нож под ребра от Угря, вы же помните.

– Помню. Только думал, вы поправились давно, – Трюшон взглянул на друга с беспокойством. – Ну да ладно, не стану вам этим надоедать, знаю, вы такого не любите. Как вам армия? Не скучаете?

– Скучать мне некогда. Наоборот, времени слишком мало, – повторил Сезар слова маршала Сент-Арно.

– О! – журналист покосился на виконта, тот лишь приподнял бровь, и Трюшон вдруг захихикал, как кокетливая девица при встрече с бравым офицером. – Да вы, похоже, снова во что-то ввязались! Ну-ка, выкладывайте, выкладывайте!

– Не могу, дружище. Дело сугубо внутреннее.

– Я так и знал, что и для вас на войне найдется работа, – ухмыльнулся Трюшон. – В сущности, война ничем не отличается от обычной нашей жизни – все равно мы делаем здесь то, что умеем лучше всего: я пишу, а вы, похоже, ловите преступников. Что ж, если понадобится помощь, я к вашим услугам.

– Знаю я вашу помощь, – поддел его Сезар, – сначала подсобите, а затем протащите в своей статье, смакуя подробности.

– Эй! Я не сдал вас с этим Парижским Поджигателем. Вся слава досталась инспектору Кавье, а он, между прочим, никоим образом ее не заслуживал.

– Давайте оставим инспектора в покое. Он ловит воров в Париже, а мы здесь. Что вы намерены делать? Вернетесь со мною в Евпаторию?

– Позже. Давайте встретимся в «Первом бастионе» вечером. Пока я намерен пробиться к маршалу Сент-Арно и выведать у него кое-что, да отправить телеграфом. Редакция все оплачивает, лишь бы я писал для них. Потому знакомство с этим де Ларошем очень кстати.

– Бедняга, – посочувствовал рыжему лейтенанту Сезар.

Он ничуть не обольщался насчет Трюшона: журналист был хитрецом и всегда стремился выведать побольше, чтобы затем поразить читателей «Ла Пресс» такими подробностями, каких ни у кого другого не имелось. До недавнего времени Трюшон предпочитал писать о делах сугубо гражданских, не трогая ни войну, ни политику, однако год назад все переменилось. Ксавье принял предложение Сезара отправиться на войну – и в итоге получилось, что журналист затребовал себе официальное разрешение от «Ла Пресс» и уехал сразу, а виконт догонял его около года.

– Расскажете мне все вечером, – произнес Сезар. – Вы ведь и сплетни местные знаете.

– Ну, не все, не все. Я ведь только из Константинополя. Приехал, едва услыхал о высадке. Уж штурм Севастополя я не пропущу.

– В таком случае, до встречи.

– Угу. Расскажете мне, как вы так опростоволосились с этим Угрем и как поживает графиня де Бриан.

Сезар улыбнулся и вставил ногу в стремя.

Возвращался он не торопясь, чтобы подумать. Все-таки де Эмон оказался человеком, способным любого вывести из себя, даже Сезара, который был достаточно сдержан. И после своей смерти капитан мог либо вызывать восхищение, либо раздражать, и виконт не знал, какое из этих чувств преобладает над ним лично. Он подумал немного, как бы найти подход к Задире Пьеру, ничего не придумал и решил, что для начала нужно вернуться в полк. Скоро обед, а после еды Сезар всегда начинал соображать лучше.

Тучи висели над головой, низкие, готовые пролиться дождем; ветер налетал порывами, однако дождь все не начинался. Пару раз Сезару приходилось придерживать кивер, наконец, виконт вынужден был затянуть ремень под подбородком, чтобы головной убор и вправду не унесло. Встреча с Трюшоном оказалась полезной – к Сезару словно возвратилась прежняя уверенность в своих силах. Вот что значит поговорить с другом, которому доверяешь.

Мили за две до Евпатории Сезар нагнал колонну. Солдаты пятидесятого линейного полка второй дивизии слаженно шествовали по дороге, поднимая тучу пыли и распевая на всю округу нынешний французский гимн. Сотня глоток надрывалась от души, и слова летели к нависшему небу – может, они-то и пугали дождь, который не мог начаться от страха.

Отправляясь в Сирию,

Молодой красавец Дюнуа

Пришел поклониться Деве Марии

И попросить благословения на подвиги.

«Славься, бессмертная владычица, —

Сказал он ей, уходя, —

Я буду любить самых красивых

И буду храбрецом».[3]