— Дальше все без изменений: мать — в няньках у Дмитрия, я — на подходе. Примерно в три-четыре года у меня начались выбросы силы. Вот тут-то дедуля и заинтересовался, кто мой отец. Про то, что у матери источник нестандартный, он и раньше знал, ей вдобавок к обычному светлому треугольнику огонь достался и молния капелюшку. — Олег удивленно вскидывается. Про то, что моя мать — лекарь от бога, уши я прожужжать всем успел, а вот про темную часть источника не упоминал ни разу. — У меня, ты видел, есть полный набор, просто светлый дар гораздо мощнее. Глава Тайной канцелярии, хоть и бывший, — это не я, ему мать раскололась быстро. Это мне пришлось угадывать папашку, благо добрые люди помогли. — Мой черед кивать на снимок. — Дальше ты знаешь: мать удочерили, а я стал Васильевым.

— Подробности, конечно, неприятные, но ничего особо страшного для тебя не вижу… Подожди, дай договорить! — просит Земеля, видя мои опасно сузившиеся глаза. — Как там сложилось у твоих родителей, точно ты не знаешь, может, это она его соблазнила? Могло же такое быть?

«Со своей колокольни» он прав — не знаю. Но несколько раз видел, как она от мужиков шарахается. Одному Шаврину удалось к ней как-то ключик подобрать, потому и терплю, хоть и не в восторге от него.

— Но, допустим, ты прав. Тебе я верю больше, так что примем это как данность. Но ты-то есть! Умный, одаренный, пробивной. Везучий, наконец! Такому не зазорно помочь, даже если не все гладко вначале случилось. В чем проблема?

— Про то, что случается с незаконнорожденными детьми Потемкиных, мы поговорим как-нибудь отдельно, — не к месту вспомнились мне некоторые подробности из документов, собранных Арешиной, — проблема в том, что дед ненавидел Потемкиных. Люто, до дрожи! Ты его не знал, поэтому бесполезно тебе это рассказывать, просто поверь на слово. А тут вдруг их ублюдка, давай называть вещи своими именами, не просто вырастил, а в род принял. И воспитывал наравне со своим внуком так, что я про него только хорошее вспомнить могу. Как тебе такое?

— Может, смягчился к старости? — Олег немного растерян. Даже у него слова «смягчился» и «глава Тайной канцелярии» с трудом укладываются в одном предложении, а что уж говорить обо мне, знавшем деда лично?

— Ну-ну! Мы точно об одном и том же человеке говорим?

— Какая разница, что ему в голову взбрело на старости лет! Он уже умер! Или ты в этом не уверен? — горячится друг.

— Умер, я сам на гроб землю кидал, тут без вариантов. А вот единомышленники его живы и здоровы. Гришка Осмолкин — из их числа; возможно, есть и другие где-то вокруг меня.

— А паранойи у тебя, часом, нет?

— Даже если у вас есть паранойя, это не значит, что за вами не следят, — назидательно цитирую старую шутку. — Я ему был нужен, чтоб свалить Потемкиных, — продолжаю уже серьезно. — Как — не знаю. И даже не уверен, что это лично его идея, не один же он планировал эту месть.

— И кто, по-твоему, мог указывать бывшему главе Тайной канцелярии?

— Есть варианты… — уклоняюсь от ответа. Ведь Земеля и сам знает ответ, но не принимает его — слишком уж тот фантастичен: только один человек мог потребовать от Васильева-Морозова что-то. Какое-то время Олег ждет продолжения, но все, что хотел, я уже рассказал. После нескольких минут тишины возвращаюсь к началу разговора:

— Собственно, история моя сейчас роли никакой не играет, просто сходство с Потемкиными в дальнейшем может боком выйти. А что касается всех этих торжеств и балов… Ну посмотрел я, как высшее общество поживает; впечатлился. Мне до такого — как пешком до Китая. Только, сам понимаешь, я им исключительно как игрушка Задунайских интересен был. Может, через несколько лет и сам по себе смогу, а пока… — не закончив фразу, машу рукой.

— Ладно, понял. — Не знаю, что он там понял, но тему закрываем. — Кстати, о Китае, точнее — китайцах. Я тут нашим звонил, так вот: У и Чжоу пропали.

— Как «пропали»? — не на шутку переполошился я.

— Просто одним утром ушли и не вернулись.

— Так, и что?

— Борька у Ли спросил, тот ответил, что волноваться не надо, уехали но делам.

От сердца немного отлегло, непонятки продолжаются, но, похоже, это никак не связано с моими перипетиями. По крайней мере, их не похитили, не убили, а ушли они добровольно. Обидно, конечно, но переживу это.

— Уехали — значит, уехали, — устало откликаюсь, — вольную им подписал, так что свободные люди, имеют право. Все равно отсюда ничего не сможем сделать. Еще что наши говорят?

— Ждут нас: они, похоже, след похитителей фур взяли. Я не все понял, Костин шифровался по телефону, но вроде как есть кого расспросить, дело за твоими талантами.

— Хорошая новость. Еще что?

— У них больше ничего. Я пару вариантов для нас присмотрел, но решение за тобой. Ваньку проведал — поселился в общежитии, но хочет потом квартиру снимать. Тебе привет передает, ждет в гости. Предлагаю завтра утром склады посмотреть, Метлу навестить — и в Москву, если дел больше нет.

— Есть у меня одно дело. Так что ты — в Москву, а мне задержаться придется еще на день-два.

— Фуры могут уйти, — предупреждает Олег.

— Плевать, мое дело важнее.

Земеля внимательно смотрит на меня и веско произносит:

— Я с тобой тогда.

— Вряд ли тебя туда пустят, но если останешься, буду благодарен. Мне спокойнее будет.

— Плохие предчувствия? — всерьез интересуется пилот.

— Нет, ничего такого. Хочу просто поговорить кое с кем.

Мне уже надоело, что многие вокруг знают обо мне больше, чем я сам.

Не пора ли узнать причину?

ИНТЕРЛЮДИЯ ТРЕТЬЯ

Жарко. Стены монастыря давали прохладу, но при любом выходе наружу ряса липла и путалась в ногах, напоминая о принятом сане. Нет, старик не тяготился своим монашеством. Лет ему было немало, жена давно скончалась, упокой Господь ее душу. Да и молодым стоило дать дорогу…

— Господин… к вам посетитель. — Постучавшийся послушник доложил как-то неуверенно, что сразу привлекло внимание.

— Ко мне? — Мало ли кто мог приехать, но именно сегодня никаких визитеров не ожидалось.

— Он сказал — к монаху лет семидесяти восьми, принявшему сан в июле тысяча девятьсот девяносто шестого года и обладающему влиянием.

— Любопытно…

— Из всей братии только вы подходите под определение. И еще он передал это, — послушник развернул грубоватую ткань, являя на свет старинную золотую чашу с вложенным документом, — мы все проверили: чаша чиста, бумага тоже.

Лист бумаги гласил, что чаша датируется концом шестнадцатого века и с большой долей вероятности принадлежала первому в династии Романовых — Михаилу Федоровичу. Экспертное заключение было подписано директором Петербургского Государственного музея и имело все необходимые печати и отметки об экспертизах. Приложенная к официальной бумаге записка гласила: «Я подумал, вам будет приятно вернуть имущество вашего предка. С всемерным уважением, Егор Васин (бывш. Васильев)».