и даже они с мужем. Сама Хелена десяток тяжеленых чемоданов перенесла в бронированный вагон. Муж – тоже хороший спортсмен и даже член Международного олимпийского комитета, не отставал, таская мешки с деньгами и даже помогая носить ящики с золотыми слитками.

Теперь всё это позади и поезд уже набирает ход, двигаясь на юг в сторону Львова и дальше к румынской границе. Муж Хелены снял шляпу и тоже откинулся на спинку дивана:

– А что, товарищи, не выпить ли нам по бокалу шампанского по поводу окончания самого сложного этапа нашей операции. Едем же! И даже машинист перестал дёргать паровоз.

– И то правда, я вся извелась, – согласилась с мужем Czerbieta.

– Доставай, Хенрик. – Матушевский кивнул на медицинский саквояж, что стоял рядом с подполковником.

Бывший министр промышленности хлопнул себя по коленям, улыбнулся, наверное, впервые за этот самый длинный день в его жизни и стал расстёгивать коричневый, толстой кожи, саквояж, когда поезд дёрнулся опять и стал замедлять ход.

– Да, что такое?! – Матушевский качнулся и ударился локтём о столик, – Матка Бозка, что опять случилось? – Он встал и решительно вышел из купе в коридор, открыл дверь тамбура. Там дежурил его друг полковник Сапковский. – Что случилось, Юзеф?

– Не знаю, паровоз останавливается. Не нравится мне это. Но не могут же здесь быть немцы?!

– Нет, не должны, мы в сотнях километров от фронта. Выгляни, узнай, что там, – бывший начальник польской разведки отступил вглубь тамбура и достал из кармана пиджака маленький «Вальтер».

Сапковский открыл дверь тамбура, высунул в неё свою щекастую физиономию и долго вглядывался в темноту, наконец, не выдержал и, откинув лесенку вагона, стал спускаться. Игнаций Матушевский занял его место, выглянул, сжимая оружие, наружу. У паровоза в свете, пробивающейся сквозь тучи временами, луны и, отражённым от леса, свете паровозных огней копошились люди. Люди были в форме, криков и стрельбы не было, и полковник успокоился. А вскоре вернулся и Сапковский.

– Что там, Юзеф?

– Да, не понятно, ничего. Там пограничная стража. (Straż Graniczna). Поручик (Porucznik) Блащиковски говорит, что дальше ехать нельзя, Советы прорвали границу и перерезали железную дорогу. – Выпалил, не поднимаясь в вагон, Сапковский.

– Советы? Русские? Тут, в двухстах километрах от границы? Ерунда какая, не могли они за один день пройти двести километров. Вчера вечером, когда мы выезжали из Варшавы, ходили слухи, что Москва может напасть на нас, но не могли же они, в самом деле, пройти за день двести километров, и в Бресте ничего об этом не известно. Позови сюда этого поручика.

– Он требует главного? – Кисло усмехнулся полковник.

– Требует? Куда катится мир. Поручики требуют у полковников, – бывший начальник разведки Польши спустился по лесенке, сунул пистолет назад в карман и стараясь не наступать на большие камни стал пробираться к паровозу вслед за Сапковским.

Поручик этот Матушевскому сразу не понравился, даже при тусклом свете было видно, что он не поляк, а еврей. Еврей и офицер пограничной стражи?

– Представьтесь! – Зыркнул Игнаций на стража.

– Янек Блащиковски …

И тут острая боль обожгла затылок полковника, и даже тот тусклый свет, что давала неполная луна исчез.

Событие двадцать шестое

Полагать, что задуманное будет развиваться по заранее намеченному плану, – все равно, что качать взрослого человека в люльке младенца.

Эдмунд Бёрк

Майор Светлов зашёл в купе того вагона, где расположились … Как бы их назвать? Пусть будут охранники. Десяток польских офицеров, кто в штатском, кто в форме. Живым был нужен один и этого субчика уже связали и упаковали. Сюда его вызвал лейтенант Абросимов. В вагоне оказалась женщина. Так-то планировали всех отправить к их польскому богу, но стрелять в женщину лейтенант не решился, а ему – Светлову, теперь, что с ней делать. В купе дёргался, связанный по рукам и ногам, тип, что назвался здесь старшим, и сидели с задранными вверх руками двое, пожилой, далеко за сорок, лысеющий мужчина и молодая красивая панёнка. Высокая, плотная и явно уверенная в себе. Бой – баба.

Польский язык майор не знал, и знать не хотел, а эти двое с угрозами в голосе сразу на него накинулись. Опшекали всего, в смысле оплевали. С такой яростью, давно майор не сталкивался, да ещё от женщины. Светлов обернулся, позади в форме поручика пограничной стражи стоял маленький неказистый учитель математики из Вишнёвки, после того, как его подстригли, он стал совсем беззащитным каким-то и кроме жалости ничего не вызывал, форма пограничника шла ему как Светлову балетная пачка.

– Чего паны и пани хотят? – спросил Иван Ефимович у Абрама Самуиловича Ошеровского, рукавом утираясь, не, ну, вдруг, что важное.

– Чего хотят? Отпустить их приказывают и карами всякими грозят. – В это время поезд дёрнулся и стал потихоньку набирать ход. Светлов качнулся и дёрнул рукой, восстанавливая равновесие, с зажатым в ней «Люгером» артиллерийским. Прямо перед носом у кричащих поляков. Те попадали на диваны и замолкли, впечатлились, видимо, огромным револьвером. Вот и хорошо.

– Скажи им, что мы немцы и нам на их угрозы плевать. Сейчас их свяжут, а попытаются бежать пристрелят. – Говорил на немецком, а не на великом и могучем, еврей, знавший идиш, понял.

Светлов мысленно плевался. Плохо, майор ещё раз оглядел пленных. Ну, не жирные, конечно, но в сумме на сто тридцать кило тянут, а значит, на сто тридцать кило золота придётся меньше взять. Самолёту всё равно живой груз перевозить или золото. Но не стрелять же, в самом деле, эту девицу. А при ней не хотелось стареющего и лысеющего некрасиво проплешиной пана ликвидировать. Судя по шампанскому в купе – это одна компания. Ну, чего теперь, всё одно золото передавать правительству. Будет у СССР на сто тридцать кило золота больше. К тому же чем чёрт не шутит, окажутся важными шишками и в НКВД интересные вещи расскажут.

Решили страховаться, так страховаться, на стрелке железнодорожной на выезде из Бреста свернули на Ковель и, проехав десяток километров, взорвали рельсы за собой. Заряд заложили небольшой, чтобы в городе не услышали. После этого шли с максимальной скоростью. Первый мост появился километров через тридцать. Река называлась Рита. Мост за собой тоже взорвали. Если их и преследуют,