Такой фокус он часто проделывал три года тому назад. Если мальчишки не занимались чем-то очень секретным, то они, как правило, не возражали. Но поспешно вытирая слезы запястьем, Митт изумился себе.

«Ну вот, — подумал он. — Что это я делаю?»

Ритмичные шаги сотрясали грязную мостовую под ним — и зеленый строй солдат вышел из-за угла. При виде детей их шаги замедлились и стали тише.

Они пошли вразнобой и двигались по улице медленно, очень внимательно глядя на мальчишек.

Крики и игры прекратились. Дети стояли неуклюжими рядами и смотрели. Маленькие мальчики вокруг Митта уже больше не играли в камушки. Они ждали, чтобы солдаты ушли. И Митт сидел, скорчившись, среди них, в таком ужасе, что почти ослеп и оцепенел. Он и не думал, что страх бывает таким сильным. Он знал, что выделяется среди этих мальчишек, как чирей. Он был почти вдвое больше любого из них. Его красная нога пылала, желтая — светилась. И он не мог быть уверен, что такие малыши его не выдадут — случайно или намеренно, за то, что он испортил им игру. В любую секунду пронзительный голосок может сообщить: «Вот кто вам нужен, господин!»

Пока солдаты медленно приближались, Митт вдруг ясно понял, что он делает. Он старается не попасться. И, чувствуя, как на него одна за другой накатывают волны страха, он знал, что и дальше будет стараться. К тому времени, как солдаты поравнялись с ним, его ужас был сильнее, чем любая боль, какую ему приходилось испытывать. Митт пригибался к своим ярким ногам, сжимался, стараясь казаться совсем маленьким, и заставил себя вытянуть руку, взять камушек и небрежно выбросить его на середину круга. Каждое движение требовало огромных усилий. Казалось, ему легче было бы провести по тротуару шаланду Сириоля. На то, чтобы бросить камушек, ушли все силы.

Как только камушек покинул его руку, Митт вдруг понял, что совершил ошибку. Мальчик рядом с ним бросил на него очень сердитый взгляд. Медленные шаги почти остановились, словно движение привлекло внимание солдат. Митт чуть не потерял сознание, так ему было жутко. Время текло — тошнотворно медленно и нечетко.

Сапоги прошли мимо классиков, остановились и двинулись дальше, делая по шагу. Топ-топ-топ... и постепенно затихли.

— Вали отсюда, — сказал мальчишка. — Ты мне партию испортил.

Митт с трудом поднялся. У него кружилась голова и все тело затекло, словно после зимней ночи в море. Ему пришлось идти по улице, хромая. Ни одна игра снова не началась. Все дети наблюдали за Миттом так же, как наблюдали за солдатами. Плохо. Они обязательно расскажут о нем кому-нибудь. Митт только надеялся, что они сделают это не сразу, потому что он так устал, что больше не мог бежать. Ему хотелось прилечь у ближайших дверей и плакать, пока не заснет.

«Возьми себя в руки! — сердито приказал он себе. — Ты в бегах, вот и все. Здесь люди постоянно пускаются в бега. Не знаю, как это получается, но я просто не могу не бежать. Что со мной происходит?»

На этот вопрос Митт ответить не мог. Он знал только, что утром проснулся с тем же намерением, что и последние четыре года, — одним ударом покончить с Хаддом и вольными холандцами. И теперь, когда ему не удалось прикончить Хадда, он мог думать только о том, как бы его не поймали.

«Эй, погоди-ка!» — Митт остановился и сделал вид, будто решил передохнуть в подворотне.

Оставались ведь еще вольные холандцы. Если он так испугался, что не может дать себя поймать, он может легко пойти домой к Сириолю или Дидео.

Теперь туда, куда бы Митт ни пошел, вскоре явятся люди Харчада. Чем не способ сделать так, чтобы вольных холандцев арестовали? Но Митт остановился, привалившись к столбу ворот и уставившись в никуда, потому что не испытывал ни малейшего желания это сделать. «Ни малейшего желания!» — повторил он себе. И это было так. Тут не было ничего картинного. Митт не стал бы говорить, что скорее умрет, чем пойдет домой к Сириолю (он понимал, что сделает что угодно, лишь бы не умереть), но все же он не собирался туда идти. И к Дидео тоже. «Тогда за кого же ты их считаешь? За друзей?» — презрительно спросил себя Митт.

Похоже, что так оно и было. Он вспомнил, как сморщилось от улыбки лицо Дидео, когда Митт принес ему первый пакетик селитры. И как Сириоль гневно смотрел на него поверх веревки — но не бил его ни разу после того первого дня. «А, наверное, стоило бы»,— подумал Митт. Он вдруг заметил, что улыбается. Сириоль всегда понимал его шутки, а Хам — почти никогда. А потом были еще Альда, обдававшая всех запахом арриса, и Лидда, собиравшаяся замуж за матроса с «Красотки Либби». «Я слишком хорошо их узнал»,— подумал Митт.

Но ему нельзя было стоять на месте, улыбаясь и глядя в пространство. Митт пошел дальше. Он решил, что лучше всего будет воспользоваться планами побега, которые так тщательно составил для него Сириоль.

— Нет! — воскликнул Митт.

И дело было не в том, что он не хотел ими воспользоваться. Он хотел. Он бы уши себе отрезал, чтобы это сделать. Но он не смог их вспомнить. Считая, что бежать ему не придется, он слушал Сириоля еще менее внимательно, чем Хобина, когда тот рассказывал ему об оружии. Он только смутно помнил, что где-то должна быть повозка... и какой-то пароль. Но больше ничего. Какого же он свалял дурака!

Но что ему делать? Он не может остаток жизни прятаться на улицах Холанда. Если он начнет разыскивать все повозки подряд, то его определенно поймают. Солдаты об этом подумают. Домой идти он не посмел бы. Тогда арестуют и Хобина с Мильдой. Единственное, на что он может решиться, — это податься на Флейт, как делали до него многие борцы за . свободу. Но он кое-что об этом знал. Там ведут охоту. И жизнь там ужасная — если только у тебя нет ружья, чтобы стрелять болотных птиц себе на обед. У Митта оружия не было. Но он знал, где оно есть: заперто в мастерской Хобина. А туда идти нельзя. Ох, он движется по замкнутому кругу. Ну, почему он не слушал Сириоля? Но Митт прекрасно знал почему. Он просто не думал ни о чем после той минуты, когда должен был бросить бомбу. «Похоже, ты совсем спятил! — сказал себе Митт. — Да делай же что-нибудь, слышишь?»

Ему хотелось домой — вот что ему хотелось. Но он не смел.

Или смел? Хобин ушел на весь день. Мильда с малышками у Сириоля. Если Митт пойдет домой, за ним следом придут шпионы. Но шпионы, скорее всего, и так туда придут, потому что у Хобина есть порох. А что, если Митт пойдет, возьмет ружье и заряды и сделает так, чтобы это было похоже на ограбление? Это все равно будет похоже на ограбление, потому что ему придется сломать замки и снять печати инспекторов. Хобина не смогут винить за то, что его ограбили. Так можно будет отвести от него подозрения. По правде говоря, чем больше Митт об этом думал, тем более необходимым ему представлялось пойти и ограбить Хобина. А потом? Наверное, уйти на Флейт и попытаться пробраться на Север...

Появление новой цели сильно изменило дело. Митт больше не чувствовал себя таким разбитым. Улица Флейт была совсем близко. Митт намеренно отправился туда кружным путем. Ему хотелось, чтобы его заметили в самых разных местах: так можно было сбить соглядатаев со следа. Когда Митт наконец очутился за высокой скользкой стеной, которая затемняла заднюю часть мастерской, он был почти уверен в том, что любой шпион, который попытается пойти по его следам, не попадет сюда раньше завтрашнего дня. А скорее всего, даже через два дня. Однако он сказал себе «завтра», потому что никогда не следовало недооценивать шпионов Харчада.