Ульяна начала что-то неразборчиво бормотать, наверное, заговоры. Я встал к стене у двери. На улице уже смеркалось, и в избе, несмотря на открытые настежь оконца, было совсем темно, так что нас было не разглядеть даже и без «отвода глаз». Потекли томительные минуты ожидания. От нечего делать я «долечивался», но не очень рьяно, чтобы не потерять силы.

Наконец снаружи послышались громкие голоса. Как и в прошлый раз, дверь от грубого удара ноги распахнулась настежь, и в комнату начали вваливаться стрельцы. Было их, как я и предвидел, четверо. После улицы они ничего не видели, а захватить с собой факел не позаботились. У меня же глаза привыкли к полутьме, и я различил даже их лица. Персонажи были все те же, включая моего экзекутора Ермолу.

Он-то и получил первый удар. Никаких угрызений совести относительно этого садиста-любителя у меня не было. Ударил я его насмерть, точно в висок, так, что было слышно, как хрустнула височная кость. Второго стрельца, у которого на голове была надета железная, вроде суповой миски, шапка, я ударил по шее, он ничком рухнул на пол. Оставшиеся двое встрепенулись, пытаясь понять, что происходит, но ничего сделать не успели. Их я бил сверху и сбоку по головам. Делать большой замах из-за низкого потолка не получилось, но и того, что им досталось, хватило, чтобы парни снопами повалились на земляной пол.

Дело оказалось сделанным безо всякого колдовства и чертовщины.

— Раздуй огонь, — попросил я Ульяну. — Нам пора собираться, одежда, наверное, уже высохла? — спросил я Морозову нарочито будничным голосом.

— Да, да, я сейчас принесу, — торопливо сказала она, с опаской обходя лежащие на полу недвижные тела, и выскользнула в сени.

Девочка раздула в очаге последние не прогоревшие угольки и сунула в них пук сухих лучин. Они долго не загорались, а она все осторожно дула, пока не появился первый язычок пламени. Изба постепенно наполнялась неверным, колеблющимся светом.

Я собрал у стрельцов оружие и начал выбирать себе ратные доспехи. Сабли и бердыши были дрянные, плохой ковки, так что пришлось брать, что было. Пока я возился с оружием, вернулась Наталья Георгиевна и начала спешно одевать детей. Малышка Олюшка капризничала и трепала мать по волосам. Бориска был сосредоточен, доволен «нашей победой» и, как мог, помогал матери. Снарядив детей, Наталья Георгиевна без стеснения стащила через голову сменную посконную рубаху и, стоя ко мне боком, начала надевать собственное платье. Несмотря на спешку и все произошедшее, я не мог отвести взгляда от ее сияющей в теплом свете лучин наготы.

У этой женщины было на что посмотреть! Округлые, уже чуть тяжеловатые груди, полные ноги с идеальным переходом в ягодицы. А когда она, повернувшись ко мне спиной, наклонилась… Мужчины меня поймут… Мне стало не до наглого боярина и его отвязанной челяди.

— Что же ты, государь мой, не одеваешься, — удивленно спросила Морозова, тщательно пряча под черный платок свои рыжие кудри.

— Да, да, я сейчас, — независимо ответил я пересохшим горлом.

Теперь уже мне пришлось, не стесняясь, сбросить с себя крестьянское исподнее и переодеваться посреди избы. И наблюдали уже за мной. Правда, не как я, остолбенело, в упор, а быстрыми вороватыми женскими взглядами. Причем, подглядывали обе: и маленькая, и взрослая женщины. Наверно, боялись, что у меня окажется если не нимб, то хвост и копыта…

Когда мы уже были готовы выйти, в дверь осторожно постучали. Я сделал предостерегающий знак, чтобы женщины сразу не отвечали и соблюдали спокойствие. Потом опять встал сбоку от дверей. Однако оказалось, что пришел на огонек дядька Гривов. Войдя, он оторопело уставился на пол, заваленный телами, и только хмыкнул.

— Как же вы это их?!

— У боярина много еще стрельцов? — задал я более всего интересующий меня сейчас вопрос.

— Да почитай, все тут, — ответил он. Гривов рассмотрел и пересчитал павших воинов и поправился. — Нет, трех не хватает. А этих жечь будешь, батюшка, или так порешишь?

— Сжег бы, да твоей избы жалко. Просто запрем.

— Зря, — осуждающе сказал он, — избу срубить недолго…

— Я лучше к боярину наведаюсь, — многозначительно сказал я, хотя до этого не собирался затевать войну с толстой сволочью. — Может, и лошадками у него разживусь.

— Я бы тоже пошел с тобой, — сожалея, произнес добрый самаритянин. — Эх, кабы не детки малые! А Ульку с собой возьмете? А то ей здесь не жить.

— Возьмем, — ответила за меня Наталья Георгиевна. — Ко мне в вотчину возьмем.

— Это хорошо, боярыня-матушка, а то, что одной девчонке горе мыкать.

— Послушай, — обратился я к мужику, — пускай женщины у тебя переждут, а то мало ли что… А если со мной что случится, отведешь их в вотчину Морозовых в Семеновское.

— Это можно, да лучше мы тебя в лесу подождем, у дуба. Как освободишься, да выйдешь за околицу на закат, то его и увидишь. Он здесь один такой на весь лес.

— Ладно, — согласился я, — ждите у дуба, так и вправду будет безопасней.

Мы вышли наружу. Было уже темно, только на западе розовели дальние облака, да полная луна показалась краем на горизонте.

— Я как освобожусь, свистну, и вы мне голос подайте, а то я ваш дуб не найду в потемках.

— Может, Бог с ним, с боярином этим, — подала голос Наталья Георгиевна. — Лучше худой мир, чем хорошая брань.

Было заметно, что идти в лес с малознакомым мужиком ей боязно, но она понимает, что, не разобравшись с боярином, нам отсюда с детьми далеко не уйти.

— Посмотрю, может покончу с ним миром, — пообещал я, щадя ее женскую гуманность.

Мы вышли на деревенскую улицу. Там не было видно ни души. Не брехали даже собаки. Часть пути мы прошли вместе, потом Гривов указав мне господский дом, вместе с женщинами и детьми свернул к лесу. Собак в деревне не было, как сказал Гривов, их перестреляли бариновы воины. Потому шел я открыто. Дом у толстого помещика оказался небольшим и был немногим краше крестьянской избы. Зато со всех сторон защищался крепким, высоким тыном. Я обошел его кругом, ища подходящее для перелаза место. От ходьбы и движений опять начало саднить спину, что явно не способствовало проявлениям гуманизма.

На мое счастье успела взойти луна, и стало совсем светло, иначе мне бы пришлось искать дорогу ощупью. Как всегда в родном отечестве, даже в самом крепком заборе обязательно не обойдется без прорехи. Место с раздвинутыми жердями оказалось в дальней от ворот стене. Я без труда их развел и, не коснувшись мозжащей спиной дерева, пролез внутрь. Потом осторожно двинулся к дому. Похоже, что меня здесь не ждали. Хозяин был так уверен в своей силе, что не держал возле дома даже обычных сторожей.

Я подошел к крыльцу, воткнул стрелецкий бердыш в землю, обнажил саблю и неслышно вошел в дом. Смазанные жиром петли не скрипели, и я, не останавливаясь, двинулся вглубь дома. За просторными сенями сразу же оказалась темная каморка, за ней дверь, из-за которой пробивался свет. Я осторожно ее приоткрыл. В комнате, освещенной сальными свечами, стоял большой стол, за которым сидело несколько человек: четверо мужчин и две женщины. Компания мирно ужинала, услаждаясь хмельным медом. Голоса были пьяные, неестественно громкие, у женщин визгливые.