Когда все успокоилось, на города и деревни Дофине опустилась свинцовая тишина. Люди и звери наравне оказались в снежном плену, избежать которого удалось лить одной природе. Робкое солнце выглянуло из-за низких туч, и вот уже некоторые храбрецы решились ступить на снег… Жизнь понемногу вступала в свои права. Люди выходили на порог, потягивались и, уперев руки в бока и жмурясь от яркой белизны окружающего пейзажа, оглядывались по сторонам. Укутанные до самых глаз дети, которым смелости было не занимать, высыпали из домов, чтобы вдоволь изваляться в снегу. Взрослые наполняли снегом ведра и заносили в дом, где он таял — это избавляло от необходимости доставать воду из колодцев. Словом, в стране прочно обосновалась зима. Стоило сойти с порога, чтобы тут же провалиться по колено в снег. Когда пространство перед домами было кое-как расчищено, жизнь потекла в замедленном ритме. Люди как могли экономили пищу и дрова и с большим усердием просили Господа, всепрощающего и милосердного, ниспослать маленьким людям силу продержаться до весны.

В замке Бати, в Руайане, Филиппина де Сассенаж в горностаевой шубке и сапожках на меху первой переступила порог двери, которая вела в сад. Старший брат Луи поспешил подать ей руку, чтобы помочь спуститься по ступенькам. За их спинами маленькая Клодин, которую вела за руку Альгонда, прыгала с ноги на ногу от нетерпения. Придворные, из числа готовых последовать за своей прекрасной повелительницей даже в холод и снега, столпились в холле. Одна из дам, пользовавшихся особым расположением Филиппины, погладила девочку по голове в надежде умерить ее рвение.

— Величественное зрелище! — вынесла свой вердикт Филиппина.

— Я тоже хочу посмотреть! Хочу!!! Хочу! — кричала Клодин, вырываясь.

— Чуточку терпения, мадемуазель! — прикрикнула на нее Альгонда.

Однако девочка так дергала руку, что в конце концов вырвалась, и прежде, чем кто-то успел ей помешать, проскочила между ног у старшего брата, да так, что чуть было его не сбила.

— Я первая! — заливаясь звонким смехом, воскликнула она.

Альгонда попыталась поймать девочку, но ни у нее, ни у Луи ничего не вышло. Между тем сзади их уже толкали заинтригованные громкими восторгами Филиппины дамы и сеньоры. Юной дочери барона хотелось первой спуститься по расчищенной лестнице и насладиться зрелищем, которое являли собой покрытые инеем поникшие ветви деревьев и согнувшиеся под весом зимней шубы кустарники. Укрытые снегом растения казались причудливыми скульптурами. Все вокруг, на сколько хватало глаз, сверкало в ярком солнечном свете, как огромный, чистейшей воды бриллиант.

Не желая уступать первенство сестре, Клодин оббежала ее и понеслась вниз по ступенькам, едва успев приподнять своими маленькими ручками подол юбки и полы шубки. Смех девочки журчал в ритме ее стремительных шагов, словно живой ручеек.

— Осторожнее, Клодин! Смотри не посколь…

Луи замолчал на полуслове. Под каблучком Клодин хрустнул лед, и она с глухим стуком упала, ударившись затылком о последнюю ступеньку. Филиппина закричала, прижимая руку к губам. Луи подбежал к младшей сестренке и опустился на колени перед недвижимым телом. Когда же он взял ее на руки, на лице его застыла маска печали. Филиппина пошатнулась. Альгонда поспешила обнять ее за плечи.

Сеньор де Мелль, который наблюдал сцену от начала и до конца, поскольку находился рядом с Альгондой, постарался оттеснить назад ничего не подозревающих придворных, чей беззаботный смех доносился до них, словно рокот спокойного моря. Дверь закрылась за спиной у Альгонды и Филиппины, оставив их четверых: посреди казавшегося теперь саваном белого простора, на котором смог распуститься лишь один цветок — цветок крови.

* * *

В это самое мгновение лоно Сидонии разрывала боль последних схваток. Лоб баронессы де Сассенаж блестел от пота, омытые горячей водой бедра были широко открыты. Роженица чувствовала, что ее муки близятся к концу. Корчась на кровати, она продолжала цепляться за руку Марты.

— Еще одно усилие! Я вижу головку! — подбадривала Сидонию повитуха.

Сидония приподняла голову, напрягла все тело. Она тужилась, тужилась до тех пор, пока не перехватило дыхание. Изнуренная потугами, которые начались среди ночи, она упала на постель. В комнате послышался крик.

— У вас сынок, госпожа! — весело сообщила повитуха, приподнимая ребенка за ножки, чтобы его легкие как следует прочистились.

Сидония дважды пожала руку Марты. От слабости у нее кружилась голова. Гарпия склонилась над ней, в то время как повитуха уверенным движением перерезала пуповину.

— Иди! Сообщи Жаку! — прошептала роженица.

— Расступитесь! Дайте дорогу! — громыхал сеньор де Мелль. В последние дни Филиппина проявляла к нему чуть больше интереса, чем обычно, и это придало ему самоуверенности и апломба.

Его требование было выполнено быстро и беспрекословно. Новость стремительно распространилась по холлу, и все шепотом переговаривались, предполагая, насколько серьезным могло оказаться падение. Показался Луи, несший на руках маленькую Клодин. Ее голова откинулась назад, и все увидели, что из носа у девочки течет кровь, глаза закрыты, лицо — мертвенно-бледное. Альгонда по-прежнему поддерживала Филиппину. Совершенно потерянная, мадемуазель де Сассенаж следовала за братом, сея вокруг себя леденящую кровь тишину. Они безмолвно поднялись по двойной лестнице, направляясь в комнату девочки. Навстречу им уже спешил встревоженный барон Жак.

Марта едва успела выйти из апартаментов Сидонии и прикрыть за собой дверь, когда увидела идущую по коридору маленькую процессию.

— Это мальчик! Мать и ребенок живы и здоровы! — крикнула она.

Филиппина вдруг разразилась рыданиями и забилась в объятиях Альгонды. Марта застыла в недоумении.

— Что-то случилось? — спросила гарпия.

Барон приблизился к ней. Он не стал отвечать. Увидев его искаженное страданием лицо, женщина отступила в сторону, давая ему пройти. Скорбный кортеж проследовал мимо нее, причем никто даже не взглянул в ее сторону.

— Жак! — прошептала Сидония, когда он наклонился поцеловать ее. Губы мужа коснулись ее лба, закрытых глаз и наконец губ.

— Отдыхайте, моя дорогая! Отдыхайте! У вас жар, лоб совсем горячий! Я не хочу потерять вас!

Женщина настолько обессилела, что даже не смогла открыть глаза. Жак де Сассенаж отстранился. Он уже направлялся мягкими неслышными шагами к повитухе, обмывавшей новорожденного, когда из-за спины донесся голос жены:

— Позовите крошку Клодин! Ей с утра не терпится посмотреть на малыша. Пускай придет, я ее поцелую!

Жак не нашел в себе сил ответить. Повитуха протянула ему завернутого в пеленку младенца. Он нежно поцеловал его, испытывая и радость, и горе, потом шепнул несколько слов на ухо повитухе. Та побледнела и кивнула, спеша взять у него малыша и уложить его в колыбель. Затуманенный слезами взгляд барона скользнул по комнате. Сидония уснула. Дверь отворилась, вошла Марта. Жак де Сассенаж моментально взял себя в руки. Подойдя к женщине, он взял ее за руку: