— Да ерунду. Это же мой первый шаг в социуме, так сказать. «Нездешние твари» — 3.000 рублей. А кстати, рядом висели картины какой-то знаменитости, не помню фамилию, но цена — тысячи долларов, сколько точно, не помню.

— Вот так, — авторитетно заявил Филипп, — как мне сказали, грабеж осуществлен был мастерски. Там же надежная охрана. Представляете? А взяли только одну картину стоимостью в 3.000 рублей.

— Значит, преступник разбирается в живописи, — заявил Вадим.

Лера пожала плечами:

— Ну откуда среди ворья нашего, причем совершенно дикого, могут появиться ценители живописи, да еще со взглядом вперед.

— В России невозможное, как известно, становится возможным, — усмехнулся Филипп.

Гости призадумались. Алёна не знала, восхититься ей или пригорюниться. Вадим разлил вино, нервно прогнал кошку, прыгнувшую на стол, и заявил:

— То, что картины нашей Алёны исключительны, я в этом уверен. Там есть предвосхищение. Но то, что это могло предвидеть ворье — нелепо.

— У нас в России, все, слава Богу, нелепо, — заметила Алёна, придя в себя.

— Ох, как хорошо жить в такой стране, — потягиваясь, словно кошечка, сказала Лера.

— В конце концов, какой-нибудь коллекционер мог просто заказать это преступление, — сказал Вадим и расхохотался.

— Понятно, — улыбнулся Филипп. — Легче организовать и заказать сложную кражу, чем заплатить 3.000 рублей.

— Да, вот то, что у вора или коллекционера не нашлось 3.000 рублей на эту картину — заводит всю ситуацию в полный тупик, — развел руками Вадим.

— Да тут целых два абсурда — этот и то, что не взяли ценные картины, — воскликнула Лера и предложила выпить за абсурд.

Выпили.

— Алёнушка, сегодня же поедем туда и выясним на месте все детали, — заторопился Вадим.

— Жутью какой-то веет от всей этой истории, — вдруг заключила Алёна. — Черный мираж или еще хуже…

Лёня и Лера Одинцовы наконец вернулись в свою квартиру, оставив уставшую Анну Петровну одну.

Лера чувствовала, что надеяться на случай в поисках «отравителей» абсурдно и решила отдохнуть. «Именно потому, что абсурд — надо потом продолжить», — решила она.

Больше всего ее беспокоило состояние Лёни. Он вроде бы отошел от шока, но далеко не совсем. В глазах появилась пустота. Его частые высказывания о том, что он «идиот или причудливая тварь», озадачивали Леру. А упоминание о «причудливой твари» особенно пугало ее.

Но жить-то надо было. Лёня, кстати, подрабатывал, переводил. Лера же работала за двоих: и переводила, и, благодаря связям, стала публиковать статьи в приличных журналах, которые неплохо платили. Статьи имели успех и, главное, отклик.

Позванивала она и Алёне, кража картины даже приснилась ей, причем «нездешние твари» Алёнины вышли из картины и стали плясать.

В сумеречный летний день Лёня, оставшись один (Валерия уехала в редакцию), задумался и вышел на улицу с неопределенной целью.

Почему-то ему казалось, что если он откроет «Илиаду» Гомера — то непременно найдет там Аким Иваныча в качестве исторического персонажа, может быть, под другим именем. Под каким? Лёня не думал об этом, перелистывая поэму. Последняя мысль была такова: «Он там не бог и не герой. Так кто же он? Наверное, почище и богов и героев».

Впрочем, он не всегда так возвеличивал Аким Иваныча, порой ему чудилось, что тот — просто маньяк, но не из человеков, а похуже…

Размышляя таким образом и бесцельно разъезжая по матушке Москве, он вышел на какой-то угрюмой остановке автобуса и обратил внимание на летнюю кафешку, приютившуюся под совсем древним деревом. Там были столики на воле, на лужайке, а внутри, в самом кафе было тихо и сумрачно. Лёня робко присел за столик в сторонке. И вдруг услышал:

Наш поезд мчится,

В вагонах бюсты…

В этот момент Лёня сорвался с места. Да, песня была не только та, которая звучала в проклятом поезде, но и голос был до ужаса гнусный и знакомый, словно комментатор спустился с неба и сидел здесь в кафе. Голос доносился из-за угла, и когда Лёня добежал, он увидел певца. Тот тоже сидел за летним столиком на лужайке и пел. Рядом сидел толстяк, видимо, его друг.

У певца была совершенно пиратская, но круглая рожа, и сидел он в одной майке и трусах.

Лёня, ничего не соображая от захлестнувшей его памяти о прошлом, кинулся к певцу и стал его бить, приговаривая:

— Не будешь больше петь сатанинские песни, комментатор…

Певец выпучил глаза и не сопротивлялся. Толстяк сбежал, возможно, думая, что Лёня буйный из ближнего дурдома.

Лёня бил без промаха — откуда только силы взялись. Ведь сам он был довольно хрупкий малый.

Но кто-то схватил Леню за шиворот. Тот вывернулся и увидел перед собой… Тараса Ротова. Память о поезде угасла, ушла в пятки.

— Ты что, Лёня, — в ужасе кричал Ротов. — За что ты бьешь этого пришлого человека?

— Как за что? За песню. А вы, Тарас, откуда?

— Да я здесь живу, Лёня, рядом!

— Почему он пришлый?

— Потому, что я его первый раз вижу. А я завсегда пью здесь пиво, уже который год!

Лёня оглянулся, чтобы плюнуть в глаза этому человеку. Но к его изумлению тот исчез. Ротов, разинув рот, тоже смотрел на пустое место.

— Какой быстрый оказался, — удивился Ротов, выпятив свой живот. — Странно: не орал, не звал милицию или на помощь, не бросился на тебя с кулаками. Исчез и все. Такой большой мужик, — а такой трусливый. Нет, так не бывает. Тут что-то не то. Пойдем, Лёня, я тебя пивом угощу.

Присели. Безумный вид Лени изумил даже Ротова, которого обычно трудно было чем-либо удивить, даже оживлением мертвых.

— Лёня, пришла пора рассказать, в чем дело. Никто не бьет человека, тем более певца, просто так. Давай-ка, поговорим начистоту. Я ведь такой человек, что прощу тебе самое жуткое.

Ротов почесал брюхо и пообещал:

— И я тебя, Лёня, из любой жути могу вытащить. Недаром Валерия твоя называет меня «рот истины»… Хо-хо-хо! Хо-хо-хо! Оборотная сторона истины. Хо-хо-хо! Хо-хо-хо!

Ротов захохотал так, что спугнул соседа, и подмигнул Лене.

— Слава Богу, сбег. Нет у него такой квалификации, чтобы слышать наш разговор. Метафизически он лох… сразу видно.

Лёня немного отсутствующе отхлебнул из горла пивка и спросил:

— Тарас, а нет ли новых вестей о Володе? Его ищут?

Тарас удивленно выкатил глаза:

— Дорогой мой, Володя-то стал органом.

— Каким органом?

— Своими почками, естественно. Тело у него, так сказать, изъяли, оно давно уничтожено. А почки остались — и он стал своей почкой.