в крестьянской избе, и тут цены меня поразили окончательно. Приятно, надо сказать, поразили. За еду и ночлег спросили с нас очень скромно. Поужинав, я разговорилась со старостой, пытаясь понять, почему так. Почему в трактире спрашивали серебро, а здесь за все расплатилась медяшками.

-- Ну ить вы и сравнили, госпожа Розер! Это вы зараньше-то на торговом тракте останавливались. Тамо-то, ясное дело, цены завсегда лютые! А здеся простая деревня. Окромя наших селян никто и не ездит.. Ежли тут хозяева серебром начнут брать, так и вовсе без доходу останутся. А денежка-то, она завсегда нужна.

В общем-то, это было логично. В центре Москвы и такси, и чашка кофе будут дороже, чем в подмосковном городке. Сильно дороже.

Разглядывая местные дома, я понимала, что мне сильно повезло с попаданием. Нельзя сказать, что крестьяне тут жили очень богато, но и уровень развития мира не был самым уж примитивным. Когда я дома слушала аудиокниги о викингах, например, то поражалась их быту. Даже если в книгах авторы и не стремились создать идеально точную реальность, но все равно можно было понять, что окна не стеклили даже в богатых домах, что печей не знали, что костер разводили в открытом очаге и прочее.

А здесь были даже масляные лампы, некое подобие керосинок, со стеклом и возможностью убавить-прибавить свет. Пусть это дорого, и за лампу хозяин потребовал лишнюю медяшку, но уж всяко лучше, чем при лучинах и факелах сидеть.

Понятно, что остановились мы не в самой нищей избе, но на ужин нам предложили яичницу с ветчиной. Не думаю, что сами хозяева ежедневно мясо едят, но даже если хранили его к праздникам, и то хорошо. Да и не выглядели они изможденными и голодающими. И кровати нормальные, и подушки-одеяла есть. И половички на полу, да и дома – не избы курные*.

Хозяйка дома Телья, расторопная женщина лет тридцати пяти, шустро управлялась и с хозяйством, и с двумя мальчишками-близнецами лет пяти, и с мужем. Тот, напротив, был крупный, чуть медлительный и очень основательный. Когда с ужином мы покончили, Телья предложила взвару попить и даже присела ко мне за стол. Прон вышел коней посмотреть: их передали подростку лет пятнадцати.

-- Я, госпожа, проверю, как оно тама… Хозяин отправился следом за гостем, буркнув, что скоро вернется.

Ну, хоть Леста и поморщилась недовольно, что я с крестьянкой собралась чаевничать, но я строго-настрого велела ей еще в начале пути баронессой меня не звать. Едет горожанка из небогатых, по собственной надобности, и всё! Так что горничная моя уселась чуть в стороне. Сама от чая отказалась, но беседу нашу с хозяйкой слушала.

А сама беседа, надо сказать, ввела меня в некий ступор. Хозяйка жаловалась на старшую дочку-вдову. Мужа своего при этом называла уважительно: сам. Хозяин, значит.

-- Ерка-то у меня красивая дюже, коса вона в руку толщиной. Оно и понятно, что хоть и вдова с дитями, а кружат вокруг жонихи-то. Ить мальчишкам-то уже по пять годков, доколь она при нас сидеть будет? Сам-то мой и не против, говорит: «Пущай живет, покуль замуж не выйдет», а сколь она еще перебирать станет? За первого не пошла – бедный. Ну, тут ладно, и впрямь, не больно справно парень жил. А теперь чего не хватает? И дом свой, и коровка есть, и хозяйство доброе! И в город ездит, торгует. А она уперлась, заладила: старый да старый! А какой старый?! Под семьдесят ему, аккурат самый сок мужик! – Телья налила чай из кружки в широкое блюдечко, подула и принялась «сёрбать»**.

Сколько?! Я с великим трудом удержалась, чтобы не ойкнуть. Семьдесят – самый сок?! А сколько же тогда всем остальным?! А мне?! А сколько тут вообще живут?! Надо бы как-то аккуратно спросить.

-- Телья, а самой-то дочери сколько лет?

-- Ить прошлый год тридцать семь уже и набежало. Просидит при моей юбке еще годков десять, ить и не возьмет никто!

Я чувствовала, что чего-то не понимаю. Если дочери столько, то сколько самой Телье? Я бы, навскидку, ей лет тридцать пять дала, не больше. Да и внуки у нее пятилетние, а я думала, что это ее дети.

-- Телья, а самой-то тебе сколько лет?

-- Ой, ить старуха я уже! – с улыбкой отмахнулась хозяйка. – Ерка-то у меня последыш, это уж я под старость годков родила себе утеху. От сам-то ее и набаловал! Ить той год восемьдесят годочков стукнуло. – вздохнула она. – Летит время-то, летит…

Я отхлебнула из кружки чай, чтобы сделать паузу и прийти в себя. Что-то у меня местная математика никак не складывалась в голове. Тут в сенях кто-то завозился, а затем распахнулась дверь в избу, и вошла крупная молодая девушка. Двадцать лет, ну, край, двадцать три. Высокого роста, пышная, но не рыхлая, а как будто литая. Та самая коса, о которой говорила ее мать, тяжелым жгутом переброшена на грудь. На Телью не похожа: в отца пошла.

Хозяйка обрадовалась:

-- Ой, приехала! А мы вас завтрева ждали только!

-- Быстро управились в этот раз, – она приветливо кивнула Лесте и мне и попросила Телью: -- Мам, чайку бы с дороги.

-- Может, покушать?

-- Нет, ели недавно, чайку бы, – она возилась у дверей, расшнуровывая обувь.

Мальчишки высунулись из угла, в котором тихонько играли, но не побежали, а ждали, пока мама подойдет. Только улыбки до ушей говорили, что они соскучились. Ерка прошла в дом, присела на корточки и обняла сыновей. Что-то тихо наговорила им на ушки, погладила-пообнимала и, вручив непонятные пестрые штучки, какие-то сувениры, присела к столу на свободный табурет.

В углу сейчас раздавались тихие шепотки и смешки. Сыновья Ерки что-то обсуждали. На редкость славные мальчишки. И воспитанные такие! Понимают, что в доме гости: не лезут, не шумят. Да и вся семья довольно мирная. Я решила, что стоит привезти им из города